– Я не понимаю.

– Со временем поймешь.

О да, я поняла, и ждать мне пришлось недолго. Но об этом позже. Небольшая толпа, которая сопровождала Метелла и его проводника, скрылась следом за ними. Самым примечательным, подумала я, была почтительность, которую выказывали первые ряды, тогда как задние хихикали. Задние ряды толпы – вот где, если верить Иониду, можно кое-что узнать об истинной природе межнациональных отношений. О данном случае я могу сказать только, что, если судить по толпе, сопровождавшей Метелла, греки завидуют силе и достоинству римлян, но стараются при каждом удобном случае использовать их для греческих целей. Римляне нам не доверяют – и поступают очень мудро.

Именно во время этой прогулки мы пришли к храму Пещеры. Той Пещеры, где Аполлон вступил в бой с пифоном, драконом, которого, которую, которое и сразил. А сразив змея, забрал он оракул себе и назначил женщину Пифию, драконшу! – изрекать слова оракула. Должна сказать, что в богом переполненных Дельфах с их блеском, с их великолепием, как природным, так и созданным людьми, храм оракула производит давящее впечатление. Он воздвигнут в стороне, насколько это возможно в таком плотно застроенном месте. К тому же здание низкое – и кажется, что оно припало к земле перед прыжком. Когда впереди показался его портик, мы остановились, то есть сначала остановилась я, а Ионид уже после, когда заметил, что меня рядом с ним больше нет.

– Что случилось?

– Это оно?

– Да.

Что-то такое в нем было несомненно. Не могу описать точнее. Возможно, причиной был простой необъяснимый страх, будто портик постоянно являлся мне в кошмарах, хотя я твердо знала, что никогда прежде этого места не видела.

– Хочу домой.

– И разочаровать меня?

Так он знал! И точно римлянин был готов применить свою силу.

– Нет. Конечно, нет.

– Ты меня обезоруживаешь. Я хотел бы… но…

– Знаю. Тебе не нужно объяснять.

Мы помолчали, глядя на фасад.

– Так что же, госпожа?

– Разве ты не видишь, что я вся дрожу? И ничего не могу с собой поделать. Даже зубы стучат.

– Значит, я был прав.

– Я…

Внезапно я почувствовала, как мое тело само повернулось. И я побежала, но не сделала и двух шагов, как он схватил меня за запястье.

– Тогда тебе придется вернуться к родителям.

Какое-то время, не знаю какое, я старалась побороть дрожь. Мало-помалу его пальцы на моем запястье расслабились.

– Храбрая девочка!

Я засмеялась. Он отпустил мою руку.

– Так-то лучше. Если ты смеешься таким смехом, значит, ты победила.

– А бывает другой смех?

– О да!

– Он вышел из земли.

– Откуда же еще? Идем.

– Не ближе!

– Заставь себя сама. Я к тебе не прикоснусь.

Было мгновение, в течение которого я исследовала свой страх. Он был круглый, и плотный, и тяжелый – непреодолимость между мной и этим местом.

– Помни. Я полагаюсь на тебя.

Думается, все мужчины пускают в ход такие мелкие уловки, когда знают, что нащупали слабость в женщине. Это нечестно и, пожалуй, хотя не берусь судить, немужественно. Но с другой стороны, разве это может быть немужественным? Быть может, это слабость мужчин? Мужчины или женщины – мы мало что значим.

– Я готова.

Мы вместе пошли вперед. Дрожь прошла. Страх оставался, но к нему, не знаю как и отчего, примешивалось горе. Горе из-за женщин, сдается мне. Для них горе – музыкальный инструмент, на котором играют боги или мужчины. За портиком ступени вели вниз, но не очень далеко. Что-то вроде небольшого зала. И тусклый свет – но не только со стороны входа. Затем, примерно на половине спуска, я увидела два светильничка, горящих по сторонам ступеней.

– Спустись и остановись.

Послушно, приняв свой страх, я спустилась и остановилась у нижней ступени. Там светильников не было. Зал ничем не украшенный. И темный. Ну, не совсем темный, так как даже зимой и в тени гор вниз по лестнице просачивался дневной свет. Однако, благодаря его смутности, темнота просто определялась, обретала форму. Где яркость Аполлона – где Солнечный бог?

Теперь мои глаза немного свыклись с сумраком. Зал не был совсем уж пуст. В стене передо мной виднелся проем. Черный. Так значит, вот он – вход в адитон, в то место, где стоит треножник и трещина уходит в недра, откуда веет дыхание оракула, чтобы превратиться в дыхание Пифии на треножнике, когда она извивается и кричит в руках бога. Такова судьба маленькой Ариеки, которую никто не любил.

Наконец я повернулась и поднялась на улицу к Иониду.

– Ну?

– Я умру от ужаса.

– Они, знаешь ли, не умирают.

– Однако им разрывают рты.

– Фигурально выражаясь. Ты будешь самой почитаемой женщиной в Греции… во всем мире.

– Может быть, римляне обратятся за советом к оракулу.

– Уже обращались. По преданию, к оракулу обращались за советом в политических делах – какие союзы заключать, какие войны начинать или кончать. Говорят, будто такого рода прорицания, такого рода вопросы прекратились сотни лет назад. Это не правда. Просто подобные вопросы теперь задаются втайне. Зачем предоставлять своему врагу сведения, которые могут оказаться ему полезными? Человечество, видишь ли, извлекает уроки.

– Ты читал Геродота?

– Да, дитя, я читал Геродота. А что?

– Я думала о сокровищах. Все это золото! Хотя бы только золото, подаренное Крезом. Где его хранили?

– До того, как твои досточтимые этолийские – или я должен сказать фокийские? – предки забрали его, оно хранилось в этом первом зале. А также внизу в адитоне, а еще по обеим сторонам в помещениях, которых ты не видела. С обеих сторон портика гора разрыта. Там много помещений. Теперь в них живут хранители святынь, но когда-то их по обеим сторонам заполняли дары. В том числе и римлян. Должен сказать, что они, по-моему, были… скудны. Быть может, наши дорогие владыки не получали ответов, которых хотели, хотя что-то не верится.

Но мои мысли обратились к моей судьбе.

– Я страшусь этого дня.

– Думай о себе как о воине. Воине-герое – Фермопилы, Марафон, даже Саламин! Твой ужас – это ужас воина, который знает, что придет день, когда он должен будет посмотреть в лицо своему страху. Но пока этот день еще далек.

Жизнь продолжалась. Первая госпожа умерла, хотя, по словам Ионида, обнаружить это оказалось нелегко. Она уже много лет не ложилась в постель, а всегда сидела в своем кресле, выпрямившись, открыв блестящие невидящие глаза, сложив костлявые руки на коленях. Под конец она перестала есть и пить, и однажды прислужница слегка ее задела, она упала набок и – сказали мне – более или менее рассыпалась. Но после того, как вторая госпожа, которая теперь была первой госпожой, посетила покойницу, как того требовал обычай, а потом я, третья госпожа, которая теперь была второй госпожой, также совершила этот жутковатый обряд, жизнь вновь стала такой, какой была перед тем, с той только разницей, что теперь у меня были даже еще более роскошные покои, больше слуг и подарков, которые я ничем не заслужила.

Ионид сказал, что я должна принимать их.

– Они тебя ни к чему не обязывают, – сказал он. – Люди приносят свои дары не тебе, а истине. Истории о полуподжаренной рыбе и ребенке, исцеленном твоим прикосновением, были весьма и весьма приукрашены. Ты станешь богатой женщиной в своем собственном праве, моя дорогая. Выигрывает оракул. Известие о том, насколько ты подходишь, чтобы занять место посредницы между физической вселенной и духовным космосом, вызвало ливень даров от людей, которые сейчас не хотят задавать вопросы, но чувствуют, что это может им понадобиться. Цари, восседающие на шатких, как всегда, тронах, богатые дельцы, не уверенные в себе вожди партий, тираны и террористы. Речь же идет о будущем, и они, подобно всем нам, остальным грекам, обречены двигаться к нему спиной вперед туда, где кончаются все вопросы.

– Я бы желала…

– Чего? Говори же! Так необычно для нашей второй госпожи иметь собственное желание.