У него до сих пор были ямочки на щеках. Когда Натан улыбался, эти ямочки кого угодно могли заставить расплыться в улыбке вместе с ним. Но сейчас он не улыбался. И не спал. Он застрял в каком-то ужасном промежуточном состоянии, здесь, но одновременно и где-то еще, где-то далеко-далеко.

Эмили ничего не могла сделать, лишь следить, как грудь ее сына вздымается и опадает с каждым вздохом, смотреть кошмарные дневные телепрограммы по больничному телевизору или разглядывать из окна гравий, непонятно зачем рассыпанный по крыше. А когда Эмили слишком долго смотрела в это окно, слишком долго и слишком бесплодно тревожилась о Натане и уставала от собственного беспокойства, ей больше всего хотелось вырваться отсюда.

Она уронила голову, терзаемая чувством вины, и светлые волосы рассыпались по ее лицу.

Снова и снова она твердила себе, что это ее сын, что ее место здесь, рядом с ним. Эмили знала, что это так, и ради Натана она пошла бы на все. Но какая-то часть ее хотела сбежать, хотя бы совсем ненадолго. Очутиться в другом месте.

– Прости, малыш, – прошептала она Натану и присела на краешек кровати, не обращая внимания на трубки.

Это глупо, честное слово. Она знала, все сказали бы то же самое. В конце концов, ни один человек не может безвылазно сидеть в больничной палате, ни с кем не общаясь, ничего не делая и не испытывая никаких чувств, кроме страха за будущее. Но чувство вины не отпускало.

Эмили поднялась и вышла в маленькую уборную при палате. Она сходила в туалет, потом вымыла руки и ополоснула лицо. Когда с этим было покончено, она оперлась о раковину и принялась пристально вглядываться в свое отражение в зеркале. С опаской. Эмили наоборот, как она всегда думала, то забавляясь этой мыслью, то испытывая к ней отвращение. Ее карие глаза окружали «гусиные лапки», правда, не очень много. И хотя темные круги выглядели особенно непривлекательно, она знала, что обычно все обстоит не так скверно.

Глядя в зеркало, Эмили наконец начала приходить в себя. Освобождаться от отупляющего тумана, который окутывал ее с вечера воскресенья. Она в больнице со своим сыном, и он нуждается в ней так сильно, как не нуждался ни разу с того дня, когда покинул ее лоно. Все остальное не имеет значения.

Но чтобы как следует заботиться о Натане, находиться рядом с ним и быть готовой справиться со всем, что бы еще на них ни свалилось, Эмили должна продолжать жить. Продолжать быть Эмили, женщиной в зеркале. Как-то раз, в одну из нечастых своих вылазок на чуждую территорию философии ее покойный отец сказал ей, что люди оценивают себя по тому, как они отражаются в глазах других. Эмили нуждалась в моральной и мысленной поддержке окружающих: бывшего мужа, матери – если бы только та могла вынырнуть из тумана болезни Альцгеймера, – врачей Натана, коллег – и Джо. Джо тоже был ей нужен.

Расчесывая пальцами немытые волосы, Эмили вернулась обратно в палату. Она присела на край постели, поцеловала сына в лоб и посмотрела на часы.

Томас отсутствовал уже почти три часа. Довольно долго, подумала она, надеясь, что он скоро вернется. Ей нужен перерыв, пропади все пропадом, и к черту чувство вины, которое порождала эта мысль.

Почему-то даже без душа, без возможности переодеться и выспаться, чего ей так страстно хотелось, Эмили ощутила прилив сил. Она протянула руку к телефону и после нескольких неудачных попыток сообразить, как подключиться к городской линии, набрала свой рабочий номер.

Эмили была начальницей отдела кадров «Сентинел Софтвер». В сложившихся обстоятельствах она вдруг осознала, как ей повезло занимать такую должность, где у нее есть два заместителя, которые отлично разбираются в своем деле. Это давало ей возможность работать неполный день, так что она могла каждый день забирать Натана из садика в три часа и заниматься им. А теперь компетентность ее подчиненных дает ей возможность быть рядом с сыном, когда он больше всего в ней нуждается.

– Отдел кадров, Лорена.

– Это Эмили, – сказала она в трубку.

– Господи, Эмили, ну как он? – нетерпеливо спросила Лорена, и один только звук ее голоса нарисовал перед глазами Эмили встревоженное лицо молодой коллеги.

– Без изменений – призналась Эмили, усаживаясь чуть прямее, – физическое свидетельство ее решимости быть сильной ради сына. – Ему еще в воскресенье вечером сделали компьютерную томограмму – это что-то вроде компьютерной карты мозга. Вчера делали МРТ, она показывает намного больше деталей, но что с ним такое, пока непонятно. Но я надеюсь, что это лишь дело времени. Как там у вас дела?

– Мы увольняем Марка Калигьюри или нет? – спросила Лорена.

– Увольняем. Можешь показать ему его личное дело, если он захочет. Только подожди конца рабочего дня. Не хватало только, чтобы он прихватил с собой что-нибудь секретное. Свой «Ролодекс» он может оставить себе, но без единой клиентской карточки, – задумчиво ответила Эмили. – Мы получили ответ от этой, Полы, как там ее?

– Полетт, – поправила ее Лорена, – Полетт Хобсон. Да, она сделала нам встречное предложение. Запросила семь тысяч сверху, соответствующую премию и дополнительную неделю к отпуску.

– Предложи ей шесть, – сказала Эмили. – Это укладывается в установленные руководством рамки для принятых на работу в третьем квартале. Еще что-нибудь?

– Нет.

– Я пока побуду здесь, Лорена, – сказала Эмили. – Вернее, буду курсировать между больницей и домом Я захвачу с собой сотовый, когда поеду домой принять душ, тогда я смогу быть все время на связи.

– Я буду звонить только в самом крайнем.

– Звони, – быстро сказала Эмили. – Если возникнут вопросы, если я зачем-нибудь понадоблюсь, если у тебя не будет уверенности в чем-то, звони. Если будет нужна моя подпись на каких-нибудь документах, отправь их мне с курьером или дай мне знать, и я заеду за ними, когда будет возможность.

Я не собираюсь устраниться от дел на всю жизнь, Лорена. Но сейчас я нужна здесь.

– Ну конечно, – ответила Лорена. – Просто я хотела сказать, что…

– Я знаю. Спасибо тебе. Я сейчас поеду домой. В ближайшие несколько часов можешь звонить мне туда, но к двум я должна вернуться обратно. К трем самое позднее.

Они попрощались, и Эмили повесила трубку, благодаря судьбу за то, что у нее есть такая добрая и сведущая Лорена, на которую можно положиться. Непременно надо не забыть сказать ей об этом, когда они в следующий раз будут разговаривать. Но она почему-то подозревала, что забудет.

Дверь за спиной у нее щелкнула.

– Прости, – сказал Томас.

Эмили поджала губы, собираясь устроить ему взбучку за долгое отсутствие. Но потом увидела его извиняющееся лицо, и сердце у нее дрогнуло. Однако в его выражении было нечто большее, нежели просто извинение. Он пересек палату и опустился в кресло, и глаза его принялись смущенно блуждать по сторонам. Он не хотел встречаться с ней взглядом, как будто в чем-то перед ней провинился. Но это было не так. Эмили знала это, потому что видела Томаса с виноватым лицом раньше. Сейчас вид у него был расстроенный.

Загнанный.

– Я заехал в парк на насколько минут, просто для того чтобы собраться с мыслями, – сказал он торопливо. – Наверное, я просто задумался.

И все-таки его что-то тревожило. И Эмили не преминула отметить, что ей не потребовалось уточнять, какой парк Томас имеет в виду. В округе их были десятки. Но когда близко знаком с человеком так долго, многие вещи перестают требовать объяснений. Интересно, на самом деле это хорошо или, наоборот, подтачивает отношения? Какая-то часть ее жаждала найти вот такое простое объяснение краху их с Томасом брака: мы просто не смогли найти общий язык. Как удобно было бы подвести всему такой итог. Как сейчас.

– В чем дело, Томас? – спросила она, разглядывая его нахмуренный лоб, заметную седину на висках. Он был на два года ее младше, но Эмили видела, что с возрастом Томас будет становиться лишь красивее, и при мысли об этом ее кольнула зависть. – Что тебя гложет?

Он бросил на нее удивленный взгляд, затем нахмурился, затем робко и застенчиво улыбнулся и тряхнул головой, и Эмили сказала себе, что на самом деле понимает Томаса куда лучше, чем считала. Она знала его. А поскольку она его знала, то тревожилась.