Только сейчас, глядя в серые, как бурное море, глаза Джо, который ждал объяснений, только сейчас она сама начала понимать это.

Джо здесь посторонний. Все это не имеет к нему никакого отношения. Она ему небезразлична, в этом нет сомнения, но он ни на йоту не может себе представить, как она сейчас страдает. Как будто она на витрине под стеклом, обнаженная рана, а он – просто случайный наблюдатель, турист в музее, способный различить великолепные краски шедевра живописи, но совершенно не способный постичь его суть.

Он здесь лишний. Эмили любит его, она к нему неравнодушна, но быть с ним сейчас не хочет. Она хочет… ей нужно назад, к Томасу. Один Томас способен понять.

Эмили зажмурилась, закусила верхнюю губу и покачала головой, не в силах встретиться с Джо взглядом.

– Прости, Джо, – сказала она и тут же рассердилась на себя за извинение. – Ты тут ни при чем. Но ты должен понять, что…

– Ш-шш, – прошептал он, прижав палец к ее губам; его добрые ясные глаза были широко распахнуты. – Не надо ничего объяснять. Я понимаю, что все это – у нас с тобой – только начинается. Что бы ни ждало нас впереди, это будет потом. Сейчас ты должна позаботиться о Натане и о себе. Уж это-то я понимаю.

Где-то неподалеку надрывался телефон; две медсестры лет сорока принялись перешептываться. Эмили чувствовала восхитительный запах сирени, исходивший от цветочной композиции, которая украшала бледно-голубую стойку. Но сколько бы цветов близкие больных – ибо других тут не было, только близкие, – ни приносили, сколь бы усердно ни надраивали каждую поверхность, для Эмили больницы всегда пахли смертью.

Ну, пожалуй, не столько смертью, сколько умиранием.

Она не выносила этого запаха дезинфекции. От одной мысли о том, что Натану придется провести здесь ночь, остаться здесь до тех пор, пока доктора не определят, что с ним такое, к горлу подкатывала дурнота.

Джо произнес ее имя, так тихо, что она едва его расслышала.

– Прости, – сказала она, хотя не знала толком, за что извиняется, – за то, что сбрасывает его со счетов, или за то, что так задумалась. Наверное, за все сразу. У нее возникло ощущение, как будто она потратила слишком большую часть своей жизни на извинения. Перед другими. Перед собой.

Санитар провез мимо новую пациентку, девочку не старше тринадцати лет; все лицо и руки у нее были в порезах, синяках и швах. Наверное, автомобильная авария или что-то в этом роде. Глаза у девочки были открыты, но смотрела она в никуда. Запястье ее обвивала тонкая золотая цепочка с висящей на ней то ли рыбкой, то ли дельфином. Эмили решила, что это памятный подарок от родителей или других родственников или, может быть, от мальчика, если, конечно, ей еще не рано гулять с мальчиками.

Впрочем, когда в наше время «рано»?

– Наверное, тебе лучше вернуться? – спросил Джо. – Я понимаю, что ты сходишь с ума. Тебе сейчас надо быть с Натаном.

– Да, надо, – согласилась она, но точно приросла к полу.

– Если я тебе понадоблюсь, просто поговорить или чем-то помочь, домой заскочить за чем-нибудь, звони в любое время, – напомнил ей Джо.

Эмили кивнула.

Он наклонился поцеловать ее, и его губы легонько коснулись ее застывшего рта, как будто понимали, что им здесь не рады.

– Спасибо, что пришел, – сказала она, смутно сознавая, что вообще что-то говорит; ее мысли полнились сиренью, медсестрами, швами и запахом умирания.

Когда она снова поморгала и подняла глаза, то не ожидала увидеть Джо. Она снова выпала из реальности и в ту же секунду почувствовала себя виноватой. Но он никуда не делся, просто отошел на шаг или два. Выгоревшие светлые волосы, почти отливающие рыжиной. Эти серые глаза, которые на свету становятся зелеными или голубыми. Профессор в колледже в двадцать шесть лет, способный и честолюбивый. Он двумя пальцами приподнял ее подбородок, очень нежно, и наклонился поцеловать ее так, чтобы она заметила.

Она заметила, и закрыла глаза, и поцеловала его в ответ.

– Спасибо тебе, – повторила она, не отрываясь от его губ, и на этот раз от души. Ей было приятно, что он пришел, и точно так же она радовалась, что он уходит. – Я позвоню тебе утром, – пообещала она.

– Позвонишь, когда получится, – сказал он; брови его озабоченно сошлись.

Джо развернулся и зашагал по коридору, а Эмили провожала его взглядом с трепетом влюбленной. Потом она развернулась, вновь собираясь с духом перед тем, как увидеть своего мальчика, такого неподвижного на больничной кровати, и предвкушая возвращение к неожиданному ободрению, которое она ощутила в присутствии отца Натана. По крайней мере, когда Томас рядом, она не одна со своей болью.

Эмили взглянула на дверь палаты Натана.

На пороге, неотрывно глядя на нее, застыл Томас.

– Вот он, значит, какой?

Печально склонив голову набок, отчего ее светлые волосы рассыпались по плечу, Эмили раскрыла было рот, чтобы ответить, чтобы рассказать Томасу, что она сейчас чувствует. Но лишь вздохнула, еле уловимо покачала головой и протиснулась мимо него в палату.

– Я знаю, ты всегда предпочитала мужчин помоложе, Эм, но тут ты уже хватила через край, нет? – с горечью спросил Томас.

Не обращая внимания на буйные краски настенной росписи, Эмили опустилась в кресло у постели сына. Наконец она ответила бывшему мужу, но глаза на него поднять так и не смогла – не от стыда, от безысходности.

– Я понимаю, тебе нужно непременно устроить скандал именно сейчас, Томас, – слабо проговорила Эмили. – Не знаю, может, тебе это необходимо, чтобы отвлечься. Неважно. Когда Натан… когда Натан придет в себя, я с радостью потрачу свое время на то, чтобы сказать тебе: то, что я делаю со своей жизнью, тебя не касается.

Наконец она заставила себя посмотреть на него и увидела, что праведный гнев, хоть и не до конца, покинул его лицо и его позу.

– Просто сейчас у меня нет на это сил, – договорила она.

Эмили отвернулась и склонилась над Натаном, кончиками пальцев погладила бледную щеку, пробежала по вечно торчащим волосам. Хоть бы он взглянул на нее. Улыбнулся. Засмеялся. Что угодно, только бы знать, что он все еще здесь.

Она медленно положила голову Натану на грудь, прислушалась к биению его сердца, ощутила под щекой его мерное дыхание. И тут же хлынули слезы. Эмили, хотя не услышала и не почувствовала приближения Томаса, никак не отреагировала, когда он положил ей на плечи такие знакомые руки в жесте утешения.

Во всяком случае, так это было задумано. Однако от теплоты этих рук, от воспоминаний о них ей стало лишь еще более одиноко. Единение, которое она надеялась обрести с Томасом, разделив с ним их общую боль, теперь показалось ей безрассудной надеждой.

Никогда еще ей не было так одиноко.

– Мне надо сходить позвонить Франческе, – сказал Томас севшим голосом. Потом громко прокашлялся. – Сказать, чтобы отменила мою завтрашнюю поездку в Лос-Анджелес. Я хотел бы переночевать сегодня здесь, с тобой и Натаном, если можно.

В коридоре послышался грохот: санитар выронил подносы с едой, и они полетели на кафельный пол. Эмили даже не вздрогнула.

– Да, конечно, – отозвалась она, потом с оживлением, которое никак не отразилось на ее лице, добавила: – Твой преследователь так расстроится.

Лишь когда она услышала, как Томас ахнул, а его правая рука, лежавшая на ее плече, сжалась, она вдумалась в то, что только что произошло. С широко распахнутыми глазами она обернулась к нему и вгляделась в его глаза, мечущиеся, сосредоточенные. Но Эмили знала, что эти глаза сейчас ничего не видят. Томас думал.

– Ты же не считаешь… – начала она.

– Это безумие, – согласился он, – но исключить это нельзя.

Томас протянул руку к маленькой тумбочке у кровати и поднял трубку телефона. Он нажал девятку, чтобы выйти на городскую линию, и позвонил в справочное.

– Мне нужен основной номер тарритаунской полиции, – сказал он напряженным отрывистым голосом.

Пока ему искали номер, Томас взглянул на Эмили, кивнул в сторону длинного кабеля с крошечной кнопочкой на конце.