– Держи! – и Гарм протягивал руку, раскрывая доселе крепко сжатые пальцы. В ладони его оказывался то обломок коралла, похожий на когтистую лапу чудища, то кособокая, неправильная жемчужина, потешно отражавшая лица братьев, то раковина, из которой выглядывал рак-отшельник, бранившийся такими словами, что мальчишки помирали со смеху.

Это неправда, что боги любят уют и покой, селятся в тихих обителях где-нибудь на опушке леса, у светлого родника, и ласточки вьют гнезда под крышей их дома. Боги возводят свои дома на острых, клыкастых скалах, обрывающихся в неоглядную пропасть, и поднимают их так высоко, что тучи цепляются и рвутся в лохмотья о шпили башен. Сами стены обители богов кажутся плотью от плоти вековых каменных костей земли; не из тесаного камня, паче кирпича возведены они, но будто вырастают из глубинных недр несущей их тверди, великолепные и несокрушимые. Врата, обращенные на юг, выкованы из жаркого золота и узор на них никогда не пребывает в неподвижности, а между его петлями мелькают юркие саламандры. Из холодного серебра скованы врата, ведущие к северу, хрупкие морозные веточки вырезаны на них и даже летом поблескивает иней. А западные врата ведут в небо, на дорогу птиц и ветров, и створы не закрывают их проем… только гулкое эхо, отталкиваясь от каменных сводов, кувыркается в воздухе. Восточные же врата закрыты. Закрыты, замкнуты, запечатаны; охранные заклятия, принявшие со временем зримую форму замков и засовов, проросли в самую плоть камня, будто корни, вцепились друг в друга крепко-накрепко. Когда-то боги пришли с той стороны неба, откуда начинает свой путь солнце, и не было для них надежды на возвращение.

Сотни просторных, величавых покоев открываются один за другим в доме богов; молодые, еще не вошедшие в силу звезды освещают их. Теплый камень, сухой песок, влажная трава встречают неспешные шаги хозяев; в стенных нишах стоят изваяния дивных существ, держащие в лапах хрустальные фиалы, в которых плещется забродивший сок заката. Огромные залы порой оборачиваются озерами – недвижная водная гладь простирается сразу за порогом, и только изредка залетает сюда особо отважный эллил, сорвать роскошный, благоухающий цветок лотоса для подруги. Много удивительного, страшного и непонятного для смертного взора таится за порогом этих покоев… да только заказан путь в дом богов для слабого человека, покорного смерти и тлению.

Мальчишки мчались наперегонки, сломя голову, так что ветер свистел в ушах; один – высокий, гибкий, черноволосый, другой – чуть пониже, светловолосый и угловатый. Оба были одеты в тонкие белые рубахи, даже не перехваченные поясом, видимо, для большей свободы, и такие же штаны, чуть пониже колен, только у светловолосого на шее висело нелепое ожерелье – нанизанные неровно крупные красные ягоды. За ними шел мужчина, кажущийся еще более высоким из-за худобы, заметно прихрамывающий на правую ногу; у него были короткие темные волосы, торчавшие иглами во все стороны, резкие и ассиметричные черты лица – правая бровь заметно выше левой, правый же угол рта оттянут книзу белесым шрамом.

– Гарм! Фенри! – их мать обернулась, протягивая руки навстречу сыновьям. Они с разбегу налетели на нее, как пара смерчей, и принялись обнимать, толкаясь и наступая друг другу на ноги. – Что такое стряслось, что вы голосите как стая потревоженных павлинов? Сурт? – и она вопросительно заглянула в ртутно-зеркальные, светлые глаза подошедшего мужчины. Но он только улыбнулся торжествующе, пряча находку за спиной.

– Погоди-ка… – и Нима подцепила пальцем ожерелье, болтавшееся на шее Гарма. – Это что такое?

– Мам, смотри! – и ее сын сорвал одну из ягод, сунул ее в рот, разжевал и… через несколько секунд его кожа приобрела жутковатый фиолетовый цвет и покрылась черными разводами. – Здорово, правда? И главное, каждый раз другой цвет!

– Гарм! Эти ягоды ядовиты! – Нима всплеснула руками. – И ты об этом знаешь не хуже меня…

– Пустяки, мам… Ну подумаешь, живот поболит. Чепуха какая. Зато как страшно… Ууууу!… – и он скорчил зверскую гримасу.

Но мать не оценила его изобретательности и насильно вернула нормальный облик, напоив наговоренной водой из ручья.

– А теперь, когда моему брату вернули достойный вид, хотя ему куда больше пристало шутовское обличие, я расскажу как все было! – торжественно заявил черноволосый Фенри, важно усаживаясь на траву у ног матери.

– Нет, я! Я старший! – белоголовый Гарм оглянулся на отца. – Отец, можно?

– Ну да, старший, как же! На пять минут ты меня старше! Это не считается! – в знак протеста Фенри толкнул брата, тот не преминул ответить тем же и через несколько секунд на траве у ног Нимы кипела замечательная драка.

– Дети мои, остыньте!.. – Сурт довольно засмеялся. – Я пока и сам не утратил дара речи, а о такой находке хочется рассказать самому. Нима, Нум!.. смотрите…

В его руках оказалась вырезанная из дерева чаша с изогнутыми краями, гладко отполированная, излучающая слабое сияние. Сурт слегка встряхнул ее, и послышался тихий звон и сияние стало сильнее. Руки держащего чашу бога окутало золотое облако.

– Золотые тавлеи… – еле слышно выдохнула Нима.

Ее брат, Нум, протянул было руку, прикоснуться к находке, но отвел ее, будто золотое сияние обжигало хранителя границ.

– Где ты нашел их? – и он внимательно посмотрел на Сурта.

– Там, где кроме меня не бывает никто. В пустыне. Пытался выстроить подземные колодцы в цепочку, чтобы хоть кто-то из Кратко Живущих мог одолеть эти пески. Там и нашел.

– Что ты собираешься делать с ними? – любопытство загорелось в глазах Нимы.

– Как что? Играть!.. – и Сурт сел на траву, рядом с сыновьями. К этому времени мальчишки прекратили выяснять, кто из них старше и внимательно прислушивались к беседе. Он вынул из чаши свернутый плат, встряхнул его, разворачивая, и расстелил перед собой. Полотно было белым, тонким, свежим, но несмотря на это почему-то казалось очень старым. Возможно, из-за богатой вышивки, из-за которой почти не было видно самого полотна – ее нити не то, чтобы потускнели или обветшали, как раз напротив – они впитали в себя само время, стали темнее и почти срослись с тканью основы. Игровой плат был круглым; в центре его был закреплен небольшой золотой кружок, вроде монетки, на которой ничего не успели вычеканить. Расходясь от нее плавными извивами, на плате расцветал первый, самый меньший цветок – вышитый оранжевым, апельсиново-ярким золотом. Он словно лежал на втором, большем цветке, вышитом червонно-красным золотом; самый же большой цветок, извивающиеся лепестки которого касались кромки плата, был соткан из нитей черного золота, матового, зажигающего редкие искры в сплетении узлов.

– Смотрите… – Сурт обращался к сыновьям. – Белый игральный плат, вышит искусной рукою. Черный цветок распустил лепестки, красный раскрылся следом. Огненно-солнечный цвет самый меньший и младший. В центре – вожделенное золото цели, воплощенье желания.

Фенри молча прикоснулся к плату ласкающим движением, а Гарм спросил:

– Отец, как этим играют?

– Не спеши, в свое время все узнаешь. Смотри… – и Сурт потряс деревянной чашей – там игровые фигуры и кости, которыми случай отмеряет число ходов на плате.

Не глядя, он запустил руку в чашу и вынул из нее мешочек из такого же белого полотна, затянутого витым шнуром; развязав узел, Сурт достал пару игральных костей, легких и весьма затертых – они немало послужили в свое время.

– Сколько в чаше фигурок – не знает никто. Их столько, сколько потребно для той партии, что разыгрывается здесь и сейчас. Хоть две, хоть полсотни. Запомните, играть на будущее могут только боги – двое, уж никак не меньше. Разыграть прошлое, чтобы вновь пережить уже забытое, или прояснить что-то, оставшееся за гранью внимания, можно и в одиночку. Но чтобы предопределить, предыграть судьбу – нужен противник. Сам с собой не сразишься. Я прав, Нум?