Пока Верещагин писал, свесившись с дивана, человечество продолжало жить как бы ничего не замечая. Такую моду оно взяло себе в последнее столетие: делать вид, будто ему ничего не известно о важнейших событиях, происходящих во Вселенной. Хорошо налаженная служба космической связи регулярно поставляет людям полную и свежую информацию любого рода, ничего в мире не происходит без повсеместного широкого анонсирования, однако человечество почему-то предпочитает жить так, будто не видит и не слышит.

Пока Верещагин трудился вниз головой, на ночном небосклоне появилась новая комета, особенно хорошо наблюдаемая в северном полушарии. Астрономы и математики быстренько вычислили направление ее полета – что другое, а это они умеют – и успокоили переполошившиеся народные массы, которым показалось сначала, будто комета пикирует прямехонько в середину родной планеты. Уже распространялись зловещие слухи: по одним выходило, что в ближайшие недели всем – верная хана, другие с некоторым оптимизмом утверждали, что человечество, пожалуй, все-таки выживет, но, упав, комета поднимет столько пыли, что солнечный свет до поверхности Земли будет доходить крайне ослабленным, в результате чего различные злаки произрастать не смогут и придется лет на десять, если не больше, потуже затянуть ремень, а также надеть на себя все шерстяные вещи, какие есть, ввиду неизбежного холода и глада. Кое-кто запаниковал. Возникали религиозные секты и очереди за свитерами, спичками и мукой; одним словом, народонаселение испытывало сильнейшее беспокойство, которое объясняли приближением кометы, а не тем, что Верещагин свесился с дивана и покрывает листки какими-то закорючками, хотя дело было именно в этом.

Потом астрономы и математики заверили народы, что небесное тело пролетит мимо, люди успокоились,- как раз к этому времени и Верещагин закончил свою писанину.

И еще было несколько знамений. Например, в течение этой самой недели газеты опубликовали в общей сложности тридцать сообщений о тридцати очевидцах, своими глазами видевших в тридцати озерах чудища, подобные лохнесскому. Конечно, очевидцы не лгали, это исключено, но и чудищ никаких, разумеется, в тех озерах не было. Просто волнение, охватившее людей из-за того, что Верещагин сочиняет вверх ногами черт знает что, отразилось на состоянии нервной системы, а людям, у которых не в порядке нервы, еще не то может почудиться.

Ведь почудилось же одному французу, отдыхавшему на знаменитом австралийском курорте Айрон-Рейндж, будто он встретил Наполеона Бонапарта, прогуливавшейся по пляжу в половине шестого утра. Наполеон церемонно приподнял треуголку, пописал в море, а затем приложил палец к губам, как бы приказывая этому человеку не трепаться о виденном. И об этом случае сообщали газеты как раз в те дни, когда Верещагин, сносившись с дивана, гнал страницу за страницей.

И в более близком окружении, среди людей, знавших Верещагина лично, наблюдалась заметная нервозность и повышение активности. Так, например, пока он писал, к нему трижды пытался вломиться непризнанный гений Агонов, якобы затем, чтоб сообщить о своей новой теории насчет генов, на самом же деле он просто хотел помешать Верещагину сделать открытие, движимый завистью, которая часто единовластно управляет поступками гениев-неудачников. Верещагин на этот трюк с генной теорией не поддался, просто не впустил Агонова в квартиру, а когда тот стал кричать с улицы на верещагинский пятый этаж, что он купил школьный микроскоп и с помощью им же открытого нового способа окрашивания биологических срезов сумел увидеть внутри клетки «такое, что волосы встают дыбом», например, сумел измерить шаг впирали ДНК, и он оказался таким же, как у кумранских свитков, из чего неопровержимо следует вывод, что ДНК не что иное, как свиток, папирус, на котором ее писаны мемуары данной личности и ее предков, так что он, Агонов, не удивится, если с помощью разрабатываемого им сейчас метода освещения биологических срезов ему удастся обнаружить в конце дезоксирибонуклеинового свитка подпись самого Господа Бога и оттиск круглой небесной печати,- когда он стал кричать все это снизу, Верещагин просто-напросто сполз с дивана и захлопнул окно, а потом снова вполз на диван. Вообще он и эти дни стал немного похож на спрута, ходил неохотно, больше ползал,- может, неосознанно подражал, а может, интенсивно работая мозгом, ускоренно преодолевал эволюционную пропасть, разделявшую оба вида.

И директор института не отдыхал на курорте, а странно томился. В одну из влажных кавказско-черноморских ночей ему вдруг показалось, что в дверь стучат, он спросил: «Кто там?, а потом вышел в коридор в чем был – в нижнем белье, и стал разыскивать ночную няню, та сказала, что ни она, ни кто другой в дверь его палаты не стучал, тогда директор, странно посмотрев на женщину, вдруг спросил – ни с того ни с сего: «А телеграммы мне не было?», чем возбудил у няни нехорошие подозрения, и она позвала дежурного врача санатория. Тот явился незамедлительно, громко протопав по санаторному паркету с явной торопливостью, и оказался не дежурным врачом, а молодой дежурной врачихой, которая сказала директору, что очень хорошо понимает его состояние, «в наше время у всех нервы»,- сказала она, стрессы и тому подобное, поэтому нужно стараться покрепче спать, чтобы избавиться от различных вредных последствий цивилизации, а потом строго спросила, почему директор в кальсонах. «Извините,- пробормотал в смущении директор.- Я так встревожился, что забыл одеться».- «Я не в том смысле,- сказала дежурная врачиха.- Нас, медицинских работников, раздетостью не удивишь, я спрашиваю, почему вы летом ходите в кальсонах», и хотя, оправдываясь, директор объяснил, что это лечебное белье, она категорически,- «как врач, понимаете?»,- велела ему немедленно сбросить кальсоны и впредь – с мая по сентябрь – носить трусы, что директор и сделал, однако это не смогло уменьшить его беспокойство, и он почти всю ночь в трусах не спал.

Так что не в одной природе, но и в человеческом обществе наблюдалось множество знамений, по которым люди, если бы относились к знамениям с должной серьезностью, давно бы могли понять, чем занимается Верещагин, свесив с дивана голову и вознеся над диваном зад.

Даже электрик Петя – на что уж бесчувственный человек – и тот ворвался однажды в подвал с криком: «Где же этот Верещагин?» А когда операторы объяснили ему, что Верещагин в последнее время плохо себя чувствует и приходит в цех на очень короткое время, электрик Петя закричал совсем уж истерично: «Какое мне дело, что плохо чувствует! Раз обещал, так пусть дает!» – и на глазах у изумленных операторов стал дергать себя за волосы на затылке и показывать затем выдернутые пучки,- мало того что волосы вылезли спереди, кричал он при этом, они уже и сзади вылазят, и если Верещагин в ближайшие три дня – именно такой срок определил ему Петя – не принесет обещанной жидкости для питания волосяного покрова, то он, Петя, не только не даст ему импульсный магнитный излучатель, который Верещагин слезно вымаливал, хотя никому не понятно, зачем он нужен цеху, но и вытащит из печи номер семь импортный нагреватель и поставит нагреватель криворожского завода. «Новенький поставлю! – кричал Петя.- Новенький, ха! Он знает, что такое нагреватель криворожского завода, наплачется, а не придерется – новенький поставлю! »

Нот такое бурление в умах и душах людей происходило в эти дни.

И, конечно, не в последнюю очередь поддалась носящемуся в воздухе беспокойству Тина. Казалось, она уже обрела сердечное равновесие, вняла резонам матери, и та, видя, что любовный кризис миновал, стала даже выпускать ее на улицу, а Верещагину, позвонив, соврала, будто Тина уехала,- чтоб он не вздумал искать встреч с ее успокоившейся дочерью, как вдруг внезапно Тина заявила – кажется, это было на четвертый день свисания Верещагина с дивана,- что Верещагин такой умный человек, что после встреч с ним она видит, какие все вокруг дураки, а жить в окружении одних только дураков просто невозможно – «Пойми это, мама!» -и поэтому она все-таки выйдет за Верещагина замуж, чтоб отдохнуть от дурацкого окружения.