В ней сидела одна девушка и не гребла. Течение медленно несло ее к городу. А девушка читала книгу. Когда лодки поравнялись, Верещагин смог увидеть какую.

Если б то была «Война и мир» Льва Толстого или другая подобная беллетристика, Верещагин проплыл бы мимо, не позволив себе заговорить с девушкой, хотя она ему понравилась. То есть не столько она сама, ее-то он почти не видел, ввиду сильной наклоненности ее лица к книге, сколько тот факт, что она посреди реки не кокетничает с парнями, а занята углубленным чтением. Это позволило ему предположить в девушке возвышенную душу, а есть мужчины, которых хлебом не корми, и пусть ноги будут кривые, дай только предположить возвышенную душу.

Верещагин к ним отчасти относился. Лишь отчасти, потому что после девушки Бэллы он больше относился к тем мужчинам, которые не строят насчет женщин никаких иллюзий.

Но чем меньше иллюзий строишь, тем сильнее строительный азарт.

Одним словом, Верещагин испытал к девушке огромный интерес, но не заговорил бы, если б увидел «Войну и мир», так как уже вышел из того возраста, когда интерес к девушкам прилично демонстрировать открыто. Мужчины, которым за сорок, должны проплывать на своих лодках мимо девушек без заинтересованности в лице.

Они должны так делать потому, что представляют собой в сравнении с молодыми согражданами своего пола огромное генетическое сокровище, а сокровище, как известно, само в руки не идет. Сокровище ждет, когда его кто-нибудь завоюет.

Вот Верещагин и проплыл бы мимо девушки с лицом бесстрастным, как витрина, на которой разложены генетические драгоценности баснословной цены: кому, мол, по средствам, тот, мол, может прицениться.

Но в руках у девушки был не Лев Толстой, а совсем другая раскрытая книга. И поэтому Верещагин, проплывая мимо, вдруг взял и сказал: «То-то, то-то и то-то».

Девушка сразу встрепенулась.

Верещагин сказал: «То-то, то-то и то-то», потому что увидел на раскрытой странице график со знакомой ему кривой линией, которая называется петлей гистерезиса. Петля гистерезиса – это такая кривая линия, которая показывает, как изменяется остаточное намагничивание, когда силовое поле уже снято. Эту петлю гистерезиса знает каждый первокурсник любого технического вуза, а Верещагин так вообще мог бы рассказывать о ней полдня, потому что двадцать с лишним лет назад писал связанную с ней курсовую работу и проводил уникальнейший эксперимент, за который профессор Красильников подарил ему золотые часы.

Значит, так: сидит в лодке мужчина, руки на веслах, на запястье золотые часы, которые так сверкают в летний солнечный день, что кого угодно заставят зажмуриться. И в дополнение ко всему этот мужчина неожиданно произносит уверенным голосом: То-то, то-то и то-то.

Девушка встрепенулась.

Она не успела рассмотреть генетические богатства, выставленные на витрине верещагинского лица; может, она и не разобралась бы в них за короткое время проплывания мимо, но произнесенная Верещагиным формула подействовала на нее мгновенно. Девушке сразу стало ясно, что этот проплывающий в лодке мужчина принадлежит к очень уважаемому ею клану людей науки, а тот факт, что Верещагин произнес формулу с легкостью, едва лишь глянув на открытую страницу, свидетельствовало и том, что он в этом клане занимает не последнее место, а, может, даже одно из первых. Уверенная легкость верещагинского высказывания произвела на девушку большое впечатление еще и потому, что сама она только сегодня с большим трудом постигла данную научную истину.

Одним словом, она сказала: «Ой, вы знаете петлю гистерезиса?», на что Верещагин скромно ответил: «Немного», после чего, пристроив свою лодку к лодке девушки, часа полтора рассказывал ей об остаточном намагничивании и о многом другом, что необходимо было знать ей для предстоящего экзамена в институте, котором она училась заочно. Когда они подплыли к лодочной станции, девушка сказала: «Вы мне столько объяснили, сколько я сама и за два дня не выучила бы. Значит, сегодня вечером я могу отдохнуть и пойти в кино». Опять-таки: не Верещагин предложил это кино, а сама. Верещагину не оставалось ничего другого как согласиться.

«Лучше давайте в театр»,- сказал он. Как раз какую-то новую пьесу давали. По всему городу афиши развешаны были: премьера, мол.

Это была очень интересная трагическая пьеса, даже немного комедия об одном человеке, у которого никак не могла наладиться нормальная семейная жизнь. Первая жена не обращала на него никакого внимания, кормила всякой позавчерашней бурдой, ей лишь бы с соседками поболтать, и он нажил с нею желудочную болезнь, не столько из-за плохого питания, сколько из-за постоянных ссор. А вторая жена попалась еще хуже, она хоть и кормила довольно прилично, но зато все время изменяла ему – сначала потихоньку, а потом, бесстыдница, в открытую. Он опять развелся и был в страшном отчаянье, но тут ему встретился один старичок – настройщик роялей, с которым он подружился, раскрыл ему душу и попросил совета. Старичок был мудрый и объяснил причину семейных неудач очень убедительно. Все наши беды, сказал он, оттого, что мы женимся не на лучших, а на ближайших. И спросил героя пьесы, где он познакомился с первой женой. Тот ответил: в соседнем подъезде жила. А со второй? В смежном отделе работала. «И ты еще хотел счастья? – вскричал старичок.- О, кротовья слепота нашей любви! Дальше своего носа не видим и берем близлежащее! Даже солнце мы любим не потому, что оно лучшее, а потому, что ближайшее светило!»

Так он объяснял семейные неудачи героя, и тот ушел от старичка полный решимости начать новую жизнь. Вернулся он через месяц – глаза сверкают, рот в улыбке. «Ну, спасибо! – говорит старичку.- Теперь у меня третья жена – чудо! Полная гармония душ и тел!» Оказывается, он специально взял отпуск и целый месяц путешествовал по Сибири, где и познакомился с этой женщиной, с которой у него теперь гармония. «Ты был прав, старик, сказал он настройщику.- Все наши беды от любви к близлежащему. Я нашел далекую и теперь – счастлив. И ушел.

А через полгода вызывают настройщика по одном адресу настроить инструмент. Он приходит и видит своего знакомого. «Это вы здесь, оказывается, живете?» – «Да, я»,- отвечает знакомый, а сам весь в синяках. «Как жизнь?» «Ужасно! – отвечает.- Еще хуже, чем раньше. Те хоть не били. А эта – кормит бурдой, изменяет, да еще и лупит меня. А когда я плачу, она громко играет на пианино, чтоб соседи не слышали моих рыданий. Вконец расстроила инструмент».- «Постойте,- говорит настройщик.- А где вы с ней познакомились?» – «Да я же рассказывал,- говорит несчастный.- Далеко в Сибири».- «Сибирь большая, где именно?» – «В одном таежном поселке,- отвечает несчастный.- Дальше некуда. Зашел там в столовую пообедать, а она села за мой столик».- «Несчастный! – вскричал настройщик.- Ты опять полюбил ближайшую! Первая хоть в другом подъезде жила, вторая в другом отделе работала, а эта – за одним с тобой столиком сидела! Ближе некуда! О, кротовья слепота нашей любви!»

Тут этот несчастный как ударит кулаком по клавишам пианино – это кульминационный момент пьесы, публика в зале вся вздрогнула от неожиданности,- как ударит, да как закричит: «Мать твою так, проклятый старый хрыч, как же я могу полюбить далекую, если ее не увижу? А стоит увидеть, как ты сразу объявляешь, что она уже близкая! Я же сначала встретить должен, чтоб мое сердце зажглось любовью! А ты хочешь, чтоб я шел по одной улице, а поскользнулся на арбузной корке, которая лежит на другой?»

В этом месте публика начинает хихикать, хотя пьеса, в целом, трагическая. «Как мне полюбить далекую?» – кричит герой и рыдает. А настройщик тем временем настраивает инструмент. «Бум-бум! Бум-бум!»- звучит пианино. «А-а-а-а! Ы-ы-ы-ы!» – сотрясается в рыданиях герой. Звуки то заглушают друг друга, то сливаются в единый аккорд, полный тоски и отчаянья. Так заканчивается спектакль.