— Я верующий человек, — упрямо повторил Юхансен.

— Мальчишка обладает шпашобноштью творить чудеша, — сказал Хррдниккисч. — Когда ему объяшнят, что он может, Голь штанет Богом.

— Все это бессмысленные разговоры, — выкрикнул Мигг. — Вот уже три встречи мы провели в бесплодных спорах. Я выслушал три совершенно противоположных мнения по поводу мистера Одиссея Голя. И хотя мы все согласились, что необходимо воспользоваться им, как инструментом, мы никак не можем договориться о том, какую работу должен выполнить этот инструмент. Белланби лопочет что-то про Идеальную Интеллектуальную Анархию, Юхансен проповедует Совет Бога, а Хррдниккисч потратил целых два часа постулируя и разрушая свои собственные теоремы…

— Ну, жнаете, Мигг… — начал Хррдниккисч. Но Мигг только махнул на него рукой.

— Позвольте мне свести это обсуждение до уровня младшего школьного возраста. Давайте расставим вопросы в соответствии с их значением, джентльмены. Прежде чем пытаться принять вселенские решения, мы должны убедиться в том, что Вселенная останется на своем прежнем месте. Я имею в виду грозящую нам всем войну…

— Наш план, как он мне видится, — продолжал Мигг, — должен быть простым и эффективным. Речь идет о том, чтобы дать Богу образование — или, если Юхансен возражает против подобной формулировки, ангелу. К счастью, Голь — достойный молодой человек с добрым сердцем и честными намерениями. Я содрогаюсь при мысли о том, что Голь мог бы сделать, если бы ему была присуща врожденная порочность.

— Или на что он был бы способен, если бы узнал о своих возможностях, — пробормотал Белланби.

— Именно. Мы должны начать тщательное и серьезное этическое образование мальчика, несмотря на то, что у нас очень мало времени. Мы не можем сначала закончить его образование, и только потом, когда это будет вполне безопасно, рассказать ему всю правду. Мы должны предотвратить войну и выбрать для этого кратчайший путь.

— Ладно, — со вздохом согласился Юхансен. — Что вы предлагаете?

— Ослепление, — выплюнул Мигг. — Очарование.

— Очарование? — захихикал Хррдниккисч. — Что это, новая наука, Мигг?

— А вам не приходило в голову задать себе вопрос — почему я посвятил в свой секрет именно вас троих? — фыркнул Мигг. — За ваш интеллект? Чушь! Я умнее, чем вы все вместе взятые. Нет, джентльмены, я выбрал вас за ваше обаяние.

— Это оскорбление, — усмехнулся Белланби. — И все же я польщен.

— Голю девятнадцать, — продолжал Мигг. — Он находится в таком возрасте, когда выпускники наиболее склонны боготворить какую-нибудь замечательную личность. Я хочу, чтобы вы, джентльмены, охмурили его. Вы, несомненно, не являетесь самыми великими умами нашего Университета, но вы — его главные герои.

— Я тоже ошкорблен и польщен, — сказал Хррдниккисч.

— Я хочу, чтобы вы очаровали Одди… нет, ослепили, чтобы он был преисполнен любви и благоговения… ведь каждый из вас уже сотни раз проделывал этот фокус с другими нашими выпускниками.

— Ага! — воскликнул Юхансен. — Пилюля в шоколадной оболочке.

— Точно. Когда же он будет в достаточной степени вами очарован, вы должны заставить Голя захотеть остановить войну… а затем скажете ему, как это сделать. Это даст нам возможность продолжить его образование. К тому времени, когда он перерастет свое восхищение перед вами, мы уложим надежный этический фундамент, на котором можно будет возвести солидное здание. Голь не будет представлять никакой опасности для мира.

— А вы, Мигг? — поинтересовался Белланби. — Какая роль отводится вам?

— Сейчас? Никакой, — оскалился Мигг. — Я не способен никого очаровать, джентльмены. Я вступлю в игру позже, когда он начнет перерастать свое восхищение перед вами — тогда возрастет уважение Голя ко мне.

Ужасно хитрые рассуждения, но время показало, что они были абсолютно верными.

По мере того, как события неотвратимо приближались к окончательной развязке, Одди Голь был быстро и основательно очарован. Белланби приглашал его в двадцатифутовую хрустальную сферу, венчающую его дом… знаменитый курятник, в который попадали только избранные. Там Одди Голь загорал и восхищался великолепным телосложением философа, которому уже исполнилось семьдесят три года. Как и ожидалось, восхищаясь мышцами Белланби, он не мог не восхищаться его идеями. Голь часто приходил сюда загорать, благоговеть перед великим человеком и, заодно, поглощать этические концепции.

Хррдниккисч, тем временем, занимал вечера Одди. С математиком, который пыхтел и шепелявил, словно сошел со страниц произведений Рабле, Одди уносился к ослепительным высотам haute cuisine[3] и другим прелестям язычества. Они вместе ели удивительные блюда и пробовали чудесные напитки, встречались с самыми невероятными женщинами — в общем, Одди возвращался поздно ночью в свою комнату, опьяненный волшебством чувств и великолепным многообразием замечательных идей Хррдниккисча.

А иногда — не очень часто — оказывалось, что его ждет папаша Юхансен, и тогда они вели длинные серьезные разговоры, так необходимые молодому человеку, ищущему гармонию в жизни и жаждущему понимания вечности. Одди хотелось быть похожим именно на Юхансена — сияющее воплощение Духовного Добра, живой пример Веры в Бога и Этического Благоразумия.

Кризис разразился тринадцатого марта. Мартовские Иды — они должны были почувствовать символичность этой даты. После обеда в Клубе факультета три великих человека увели Одди в фотолабораторию, где к ним, будто совершенно случайно, присоединился Джесс Мигг. Прошло несколько напряженных минут, а потом Мигг сделал знак, и Белланби заговорил:

— Одди, — спросил он, — тебе когда-нибудь снилось, что ты проснулся и оказалось, что ты стал королем?

Одди покраснел.

— Вижу, что снилось. Знаешь, к каждому человеку когда-нибудь приходил такой сон. Это называется комплексом Миньона. Обычно все происходит так: тебе становится известно, что на самом деле твои родители тебя усыновили и ты являешься законным королем… ну, скажем…

— Руритании, — помог ему Хррдниккисч, который занимался изучением художественной литературы Каменного Века.

— Да, сэр, — пробормотал Одди. — Мне снился такой сон.

— Ну так вот, — тихо сказал Белланби, — твой сон сбылся. Ты король.

Одди не сводил с них потрясенных глаз, пока они объясняли, объясняли и объясняли. Сначала, будучи студентом, он испытал настороженную подозрительность, опасаясь розыгрыша. Затем, поскольку он поклонялся людям, говорившим с ним, он почти им поверил. И, наконец, являясь человеческим существом, он был охвачен восторженным ощущением безопасности. Ни власть, ни слава, ни богатство не вызывали в нем такой восхитительной радости, как чувство безопасности. Позже ему, возможно, станет доставлять удовольствие все, что связано с его положением, но сейчас он расстался со страхом, Ему больше никогда не надо будет ни о чем беспокоиться.

— Да, — воскликнул Одди. — Да, да, да! Я понимаю. Я понимаю, чего вы от меня хотите.

Он взволновано вскочил со стула и, дрожа от радости, забегал от одной освещенной стены к другой. Потом Одди остановился и повернулся к своим учителям.

— Я благодарен, — проговорил он, — благодарен вам всем за то, что вы пытались сделать. Было бы просто ужасно, если бы я был эгоистичным… или порочным… Попытался бы воспользоваться своими способностями ради собственной выгоды. Однако вы указали мне путь. Я должен служить добру. Всегда.

Счастливый Юхансен только кивал головой.

— Я буду всегда слушаться вас, — продолжал Одди. — Я не хочу совершать ошибки. — Он замолчал и снова покраснел. — Тот сон — про короля — он мне снился, когда я был ребенком, но здесь, в Университете, мне в голову приходили другие мысли. Я раздумывал о том, что было бы, если бы я был тем единственным человеком, который управляет всем миром. Мне снились добрые, великодушные поступки, которые я хотел бы совершить…

— Да, — сказал Белланби. — Мы знаем, Одди. Нам тоже снились такие сны. Они снятся всем.