— А управляют ими зеленые человечки.

— Гуманоиды! Карлики и великаны. Хватают людей, затаскивают в свою тарелку и делают над ними всякие страшные опыты, а потом выбрасывают. И эти люди ничего не помнят — у них отнимают память.

— Бывало, люди не возвращались вовсе.

— Может, гуманоиды их забирают на свою планету?

— А может, убивают?

— Убивают! — убежденно констатировал Гагик. — У-у, гады!

— Да не верьте вы всяким россказням, — сказал отличник Степа. — Сказки все это. Мой папа ни разу их не видел.

— Его счастье, — заметил Гагик. — А то бы они его… — Сделав зверское лицо и скрючив когтями пальцы, он продемонстрировал, как бы гуманоиды задушили Степиного папу.

— В общем, так, — торжественно и звонко перекрыл голоса Карен и сделал паузу, чтобы привлечь всеобщее внимание: — Кто хочет увидеть летающую тарелку, пусть не ложится сегодня до полуночи спать.

— А ты-то откуда знаешь? — спросил кудрявый, как пуделек, Араик. — Тебе что, по рации про их маршрут сообщают?

— Да вроде того, — самодовольно заявил Карен, наслаждаясь произведенным впечатлением. — Сегодня… ночью… — он отчеканивал каждое слово, — за мной… ПРИЛЕТЯТ.

— За то-обо-ой?

— Прилетят?

— Сегодня? Ночью?

— А что тут такого? — небрежно усмехнулся Карен, закладывая руки в карманы.

— Треп! — снова скептически отмахнулся Степа. — Нет никаких тарелок.

— Уж больно много ты на себя берешь, — вступился кудрявый Араик.

— Вот именно, — поддержал и Гагик. — Ты же носа от учебника не отрываешь. Зубрила. Где тебе знать, что в небе делается.

— Я-то, может, и не знаю. А вот мой папа — летчик-международник. Уж он бы мне рассказал, если бы что увидел.

Отношение ребят к Степе сразу изменилось. Летчик-международник — это, пожалуй, авторитет.

— Выходит, и правда натрепался Карен, — сказал легковерный Араик, переметнувшись на сторону отличника.

— Ма-альчи-ики-и! Зво-оно-ок! — прокатилось по коридору цыганское контральто медноволосой Майи Богдасаровны. — А ну-ка, в класс.

Стоило Карену усесться за парту, как он услышал знакомый, в сущности свой собственный, голос: «Имей в виду, я откидываю косточку влево».

— За что-о? — взвился над партой Карен.

— Манукян! Прекрати, — сердито одернула его математич-ка — женщина./пережившая войну, разговаривающая с учениками зычным мужским голосом, будто перед нею не четве-роклашки, а рота новобранцев. Но голос ее и мнимая строгость пугали детей лишь при первом знакомстве. На самом деле она была добрая и незлобивая. — Что ты скачешь, как фашист по русскому снегу, а? Или тебе там фугаску подложили?

Класс дружно грохнул, и все посмотрели на Карена. А староста, подслушавшая мальчишеский разговор, ядовито заявила:

— Анна Петровна, он к взлету готовится.

Дети расхохотались еще громче.

«Все ты, — мысленно сказал Карен, и лицо его стало сердитым. — Что молчишь? Говори, за что косточку влепил?!»

«За хвастовство. Зачем ты перед ребятами выпендривался?»

«Да я ж…» — Карен запнулся: а ведь действительно, выпендривался.

«В общем, так… — беззвучно говорил двойник, — даже если ты меня никогда больше не увидишь, знай, я всегда с тобой. И неусыпно перебираю косточки: вправо — влево…»

«Как так не увижу?! А тарелка?» — Карен аж подпрыгнул за партой.

«Да тише ты, будет тарелка. Прощай…»

«Погоди! Куда же ты? Так нечестно… Я…»

— Манукян! Ну что за безобразие! А ну-ка иди к доске…

…Вечер был субботний. Карен сыграл с отцом партию в шахматы. «Сыграл партию» — конечно, громко сказано. Отец когда-то неплохо играл, а Карен только освоил ходы фигур. Потом брат помог ему склеить модель самолета. Всей семьей посмотрели программу «Время». Карена больше всего привлекали стычки повстанцев с полицией, перестрелки, подножки, драки. Смотрел, как художественный фильм, не задумываясь, что все это происходит на самом деле, что перед его глазами и глазами всего мира по-настоящему гибнут люди… После спортивных новостей он наигранно зевнул:

— Я пошел. Что-то спать хочется. Ма! Придешь?

Кончились умывания, переодевания. Старший брат исчез из дому в неизвестном направлении. Отец с матерью смотрели фильм. «Самое бы время, — думал Карен, сидя на постели с прижатыми к груди коленками. — Правда, могут зайти родители и, не обнаружив меня, очень испугаются». Но ведь, если подождать еще, ребята заснут, а в понедельник в классе объявят его хвастуном и обманщиком. Карен несколько раз позвал двойника, но тот не откликнулся. Почему он сказал «если ты меня никогда больше не увидишь»?… Что за шутки? Разве их дружба не на всю жизнь? Да Карен теперь просто не сможет обходиться без общества своего двойника. Он снова позвал его и снова не получил ответа.

Тогда Карен тихонько слез с постели, подошел к балконной двери, расплющил о стекло нос и губы. Склон холма снизу выглядел неприступной голой скалой. Но с высоты пятого этажа, на котором жил Карен, открывалось плато, заросшее лесом. Он смотрел на плато из окна в любое время года, а летом и осенью — с балкона. Карен не давал маме вешать на окно занавеску, чтобы ничто не мешало ему. Зимой, если зима выдавалась холодной, холм стоял заснеженный и тихий с сонно застывшими голыми деревьями. Карену казалось, что деревья устроены как-то неправильно: когда холодно, они оголяются, а когда жарко — одеваются листвой. Разве без листвы зимой они не мерзнут? Летом холм ярко зеленел и пестрел цветущими травами. Осенью расцвечивался всеми цветами, и казалось, будто кто-то завесил окно ярким праздничным ковром. Но больше всего его притягивала весна, когда землю, кустарники, деревья затягивало нежно-зеленой прозрачной паутиной. Паутина внезапно взрывалась буйным цветением, и тогда комната наполнялась тонкими волшебными ароматами. Там, на холме, цвели по весне дикие сливы, абрикосы, вишни, яблони и тутовник. Звонко перекликались осчастливленные весной птицы, с лаем носились бездомные собаки.

Но вот прошлой осенью появились на холме рабочие. Они громко перекликались, то шутя, то перебраниваясь, стучали лопатами и топорами. Придя из школы, Карен по привычке вышел на балкон и не узнал место, которым так часто, не сознавая того, любовался. Холм теперь стоял голый, а изрубленные в щепы кусты и деревья, превращенные в огромные костры инквизиции, безжалостно сжигались. Треск горящих сучьев показался Карену криками о помощи. Он зажмурился и вытер ладонью глаза, решив, что слезы навернулись от дыма.

Карен бросился к брату, к родителям. Возмущался, протестовал. Но те только пожимали плечами. А сосед объяснил, что деревья на холме «устарели» и росли беспорядочно, мешая друг другу. И что на их месте посадят новые и станет лучше, чем прежде. Но вот когда — через год или через двадцать лет — сосед не сказал.

Прошла зима. Новые саженцы пока все еще не привезли, и Карен только по отступившему в глубь плато перелеску мог теперь наблюдать весну. Но этой ночью он, конечно, высматривал не весну. И не оголенный холм притягивал его, а небо, пересыпанное далекими мерцающими звездами. Он поочередно вглядывался в каждую крупную звезду — не движется ли она, не увеличивается ли в размерах? Но звезды неподвижно, будто пришпиленные, сидели в своих гнездах и лишь насмешливо подмигивали уставшему от ожиданий Карену.

Не иначе как обманул коварный двойник, решив подшутить над его доверчивостью и легковерием, потому и не появляется, спрятался, как последний трус. Не иначе как нет на свете ни сверкающих в небе быстроходных тарелок, ни зелененьких гуманоидов. Говорил ведь как-то папа, что все это выдумки для бездельников. Да и Степин папа того же мнения…

Карен понуро вернулся к постели, представляя себе, как поиздеваются над ним всласть однокашники, как будут гореть от позора щеки и уши и как он, не удержавшись, уж наверняка отдубасит одного из обидчиков… нарвется на замечания вездесущей завуч, которая вызовет в школу родителей… и т. д. и т. п.

С такими вот малоприятными мыслями Карен забрался в постель, назло двойнику и всем летающим тарелкам укрылся с головой одеялом и изо всех сил попытался заснуть…