Потом миновало и это. Как-то в полдень я проснулась под кипарисом, где часто проводила жаркую часть дня, проснулась с мыслью: безнадежно. Как безнадежно все. Слово возвращалось и каждый раз все сильнее раздирало трещину во мне.

Потом пришел посланец из дворца. К Ойноне. Парис ранен. Требует ее к себе. Только она одна может его спасти. Мы смотрели, как она складывала в корзину травы, целебные настои, ткани, склонив прекрасную белую шею, которая, казалось, с трудом несла ее голову. В свое время, когда Парису потребовалось много девушек, он отстранил от себя Ойнону. Ее снедала тоска, она боялась не за себя — за него. Она не могла постичь, как он мог так измениться. Ойнона менялась, как природа, но, меняясь, она оставалась все той же. Чужой вернулась она обратно. Парис умер. Дворцовые врачи слишком поздно послали за ней. Он умер в муках от гангрены. Вот, подумала я про Ойнону, вот еще одна с застылым взглядом, сломленная войной. Мне, сестре, следовало быть на торжественных похоронах Париса. Я пошла. Я хотела видеть Трою, а увидела могилу. И могильщиков — жителей, живущих уже только для того, чтобы с мрачной пышностью хоронить себя вместе с каждым новым покойником. Жрецы все более усложняли правила погребения, и соблюдать их было тяжко, эти обряды пожирали повседневность. Призраки несли призрака к могиле. Ничего более призрачного я не видела. А самой жуткой была фигура царя, закутанное в пурпурное одеяние дряхлое тело несли перед процессией четверо сильных мужчин.

Прошло и это. Вечером на стене я говорила с Энеем, а потом мы расстались. Мирина не отходила от меня. Разумеется, это заблуждение, что свет над Троей в эти последние дни был какой-то белесый. Белесы были лица. Смутно то, что мы говорили. Мы ждали.

Крушение наступило быстро. Конец этой войны стоил ее начала: постыдный обман. И мои троянцы верили тому, что видели, но не тому, что знали: верили, что греки отступят! Чудище, оставленное греками под стеной, все жрецы Афины, которой было, вероятно, посвящено оно, не раздумывая долго, осмелились назвать конем. Итак, это «конь», но почему же такой огромный? Кто знает. Так велик, как велико уважение поверженного врага к Афине Палладе, хранительнице нашего города. «Внести коня внутрь».

Это было уже слишком, я не верила своим ушам. Сначала я испробовала разумные доводы: «Вы что, не видите, конь слишком велик для любых наших ворот». — «Тогда мы их расширим».

Так против меня обратилось то, что меня теперь едва узнавали. Трепет ужаса, вызываемый моим именем, уже померк. Это греки соединили их снова. Троянцы смеялись над моими криками. «Она сумасшедшая. Давайте пробивайте стену. Тащите коня!» Сильней всякого другого стремления был их необузданный порыв выставить у себя этот знак победы. Люди, в безумном упоении втащившие в город идола, меньше всего были похожи на победителей. Я боялась самого плохого, и не потому, что рассчитала ход за ходом греческий план, но потому, что видела безудержное высокомерие троянцев. Я кричала, просила, заклинала, говорила на разных языках. К отцу я не пошла, он был болен.

Эвмел. Снова я стою перед ним. Вижу лицо, которое забываешь раз от разу, и потому оно кажется особенно долговечным. Невыразительное. Упрямое. Неисправимое. Даже если бы он мне поверил, он не стал бы возражать троянцам, не поставил бы под удар себя. Этот выживет. И греки сумеют его использовать. Куда бы мы ни пришли, он всегда уже там. И переступит через нас.

Теперь я поняла, как распорядился мною бог. Ты будешь говорить правду, но никто не будет тебе верить. Здесь стоял передо мной этот «никто», который должен был бы поверить мне, но не мог, ибо он ни во что не верил. «Никто», не способный верить.

И я прокляла бога Аполлона.

О том, что произошло ночью, греки будут рассказывать по-своему. Мирина была первой. А потом пошло: меч на меч, копье на копье. Кровь струилась по нашим улицам, и стон отчаяния, который издала Троя, день и ночь звучит у меня в ушах. Сейчас меня избавят от него. Когда меня спрашивают из страха перед изображениями богов, правда ли, что Аякс изнасиловал меня у статуи Афины, я молчу. Это было не возле статуи богини. Это было у гробницы героев, где мы пытались спрятать Поликсену, которая кричала и пела. Мы, Гекуба и я, заткнули ей рот паклей. Греки искали ее во имя своего великого героя, скота Ахилла. И они нашли ее, Поликсену выдал ее друг, красавец Андрон. Против воли, ревел он, что мог он поделать, ему угрожали смертью. Громко смеясь, Маленький Аякс заколол его. Поликсена вдруг пришла в себя. «Убей меня, сестра», — попросила она тихо. О я несчастная! Нож, который Эней заставил меня взять, я заносчиво бросила. Не для себя, для сестры он понадобился бы мне. Когда они тащили ее, Маленький Аякс набросился на меня. Гекуба, которую крепко держали, издавала проклятия, каких я никогда не слышала. «Собака, — закричал Маленький Аякс, отпустив меня. — Царица Трои — воющая собака». Да. Так оно было.

А потом вспыхнул свет. Когда мы с Энеем стояли на стене и в последний раз смотрели на свет, мы спорили. Я до сих пор старалась не думать об этом. Эней, который никогда ни в чем не стеснял меня, не хотел ничего ломать или менять во мне, требовал, чтобы я ушла с ним. Он пытался приказать мне — бессмысленно бросаться в поражение, которое нельзя остановить. Я должна взять наших детей — он сказал: наших детей! — и уйти из города. Его отряд готов, и в нем не худшие из троянцев. У них есть оружие и продовольствие. Они решили пробиться. И где-нибудь основать новую Трою. Начать сначала. Честь и почет моей привязанности к Трое. Но тем не менее довольно.

Ты меня неверно понимаешь, нерешительно сказала я. Не ради Трои должна я остаться. Трое я не нужна. Ради нас с тобой. Ради тебя и ради себя.

Эней, любимый. Ты понял меня задолго до того, как уступил. Было ясно: тем, кто уцелеет, станут диктовать законы новые господа. Земля не так велика, чтобы избежать этого. У тебя нет выбора, Эней. Ты вырвешь у смерти несколько сотен людей. Ты будешь их предводителем. И скоро, очень скоро тебе придется стать героем.

Да, воскликнул ты. Ну и что же? По твоим глазам я видела, ты понял меня. Героя я не смогу любить. Я не хочу пережить твое превращение в памятник.

Любимый. Ты не сказал, что с тобой этого не случится. Или: я уберегу тебя от этого. Времени, которое требует героев, нам с тобой не изменить, ты знаешь это так же хорошо, как я. Ты бросил змеиное кольцо в море. Тебе придется идти далеко, очень далеко, а что будет впереди, ты не будешь знать.

Я остаюсь.

Боль будет напоминать нам друг о друге. По ней узнаем мы друг друга потом, когда встретимся, если только оно существует, это потом.

Свет гаснет. Погас.

Они ждут.

Здесь это было. Эти каменные львы смотрели на нее. В колеблющемся свете они кажутся живыми.