Вопрос застал меня врасплох. Но я не стал ей врать и сразу ответил, что нет, не могу, поскольку сегодня вечером должен ждать ее вместе с Симоном.

Она не поняла, пришлось повторять. Сегодня вечером, повторил я, я должен ждать тебя у Симона, я сам сказал ему, что ты можешь вернуться со дня на день, и теперь помогаю ему ждать, понимаешь? А раз я жду тебя вместе с ним, я не могу увидеться с тобой без него, логично, по-моему. Разве что встретиться прямо сейчас и отвести тебя домой, добавил я, не веря, разумеется, сказанному, но беспокоясь о Симоне, да, о Симоне гораздо больше, чем о себе самом, ведь мне, если бы Одри вернулась, стало бы некого больше ждать.

Хотя все равно, ждать мне так и так больше некого. Даже Одри. Зато мне предстояла встреча. По счастью, не прямо сейчас, поскольку Одри в ответ на мой отказ предложила увидеться на другой день.

Ожидание, с точки зрения нормы, совсем непродолжительное, к тому же я был почти уверен, что встреча состоится, коль скоро Одри назначила ее сама. И потом, ждал-то ее Симон. Правда, теперь немного и я. Но мне ждать оставалось недолго, и вообще, у меня не было выбора. Впрочем, нет, как раз выбор-то и был. Я мог оказаться занят. Но мог и не оказаться. И я сказал, завтра - да. Можем встретиться.

Я был доволен, так как у меня появилось хоть что-то в будущем, пусть даже это не касалось меня непосредственно, вдобавок Одри назначила свидание на барже. Никогда прежде нога моя не ступала на баржу, и я подумал, что там всякое может произойти. Дурацкая, разумеется, мысль, на барже-то как раз мало что могло произойти, особенно учитывая наличие хозяев, некой супружеской пары, приютившей Одри, она познакомилась с ними, прогуливая детей на берегу Сены, и подружилась, и вот теперь живет у них, неподалеку, в сущности, не доходя моста Сюлли, если идти со стороны Аустерлицкого моста.

С тем мы и повесили трубки. Я только не понял, где в этой истории мужчина. Тот, что увел Одри. Мне не удавалось представить его себе на барже рядом с этой парой. Потом представил. Он и Одри, и их друзья, у них зарождается своя особая жизнь, где время отмеряют прогулочные теплоходы и катера речной полиции. Потом я его снова потерял, перестал видеть. Он никуда не вписывался. Он был бесплотен. Ощутимым оставался только голос Одри, за ним чувствовалось присутствие реально существующей женщины.

Я вышел из дома, не взяв в итоге тапочек, поскольку с появлением Одри стало ясно, что у Симона я долго не задержусь. Я поспел как раз к ужину, Симон меня уже ждал, получалось, что теперь он ждал двоих, а пришел я один, да и то сказать ему ничего не мог. Я сознавал неестественность своего поведения и чувствовал, что он ее тоже чувствует, тогда он спросил меня в первый раз, что происходит, а я ответил: ничего, что у нас сегодня на ужин?

Разговор перешел на курятину, куры у Симона, понятно, имелись в избытке - из-за барсов. Если позаимствовать цыпленочка для детей, барсы даже и не заметят, это пустяк в сравнении с тем, сколько они пожирают, а цыплята, между прочим, откормлены зерном, мясо отличного качества, как и всякое другое, каким здесь кормят хищников. Я прихватил картошки, продолжал Симон, надо только ее почистить, что я сейчас и сделаю, а ты пока займись духовкой.

Хорошо, сказал я, нет проблем, но ты мог бы начать чистить картошку раньше и духовку разогреть. У себя дома Симон, как известно, к мясу не притрагивался, но, на мой взгляд, это не причина, чтобы не притрагиваться к духовке. Впрочем, я не рассердился, тем более что я у него ненадолго, и взялся за дело. Мальчики играли в своей комнате. Мы только попросили их, когда подошло время, накрыть на стол.

Пока готовили и ели, я все не решался спросить Симона, как продвигается его ожидание, потому что, открой я рот для ответа, пришлось бы лгать, а лгать Симону, которого я люблю, не хотелось. Но не хотелось также и говорить, что завтра я встречаюсь с Одри, он мог бы все испортить, потребовать у меня ее координаты, отправиться к ней, унизить себя понапрасну. Итак, я молчал, а Симон заметил, что если я пришел разделить его ожидание, то непонятно, почему я молчу. Ты виделся с Клеманс? - спросил он почти раздраженно. Потом добавил: извини меня, но что все-таки с тобой происходит?

Все в порядке, ответил я.

Мне его реплика не скажу чтобы понравилась. Симон прекрасно знал, что я не выношу ни малейшего намека на Клеманс, а потому я заявил, помолчав теперь уже по-настоящему, что если он хотел сделать мне больно, то ему это несомненно удалось, благодарю, интересно только, за что, что я тебе такого сделал, а? Что?

Симон принял виноватый вид, тем более виноватый, что, по его представлениям, как я полагаю, страдать полагалось ему. И его вид навел меня на мысль, что по крайней мере в этот вечер он не страдал. Когда дети ушли спать и мы остались в тишине, спорадически прерываемой звериным ревом, я спросил, действительно ли он ждет Одри сегодня вечером.

Мой вопрос его, похоже, не удивил. Не знаю, ответил он. И повторил: не знаю. Мне неприятно это говорить. Но, возможно, она правильно сделала, что ушла. А потому я…

А дети? - спросил я. Ты подумал о детях? А она, по-твоему, подумала?

Я по-прежнему не мог себе представить, чтобы Одри бросила детей. Впрочем, это уже моя проблема, я не стал развивать тему. Симон положил себе еще салата, который я приготовил из кукурузы, у Симона явно рос аппетит, а возможно, и живот, учитывая, сколько он съедает хлеба, подумал я. И спросил: так ты полагаешь, она не вернется?

Вернется, ответил он. Во всяком случае, зайдет. Рано или поздно.

Ты ее не любишь, упорствовал я.

Не знаю, ответил он.

Интересно, когда она вернется, ты ей так и скажешь «не знаю»? - спросил я. А я тут с тобой кого жду? Я кого жду, а? Ты можешь мне объяснить?

Ладно, не сердись, сказал Симон.

Я не сержусь.

Ты все-таки какой-то напряженный, заметил он. Необычно напряженный.

Возможно, признался я. Возможно, я напряжен, оттого что жду с тобой Одри в то время, как ты ее не ждешь. К тому же, если хочешь знать, я тоже ее не особенно жду.

Это скорее нормально, сказал Симон. Потому что я…

Нет, это не нормально, объяснил я ему. Я не особенно жду ее по причинам, касающимся только меня, добавил я холодно, так как разозлился на Симона за то, что он выходит из игры. Я бы и сам перестал верить в возвращение Одри, но мне предстояло встретиться с ней на следующий день и выслушать ее, причем исключительно ради Симона, и я даже подумал, что если так пойдет, то я сам выложу все Одри про Симона, про то, как он к ней относится, и ему скажу все про Одри, но я сдержался, не стал ему говорить, что его жена обнаружилась, - это на случай, если он все-таки ждал ее и только делал вид, что уже не ждет, с досады, и, следовательно, сохранил к ней немного любви, а тут все бы всплыло наружу, - я ничего не сказал, ограничился своей загадочной и бессодержательной репликой, а он ограничился тем, что констатировал мое плохое настроение.

Итак, опять молчание. Было еще не поздно, не так поздно, чтобы ложиться спать, и я боялся, что не засну этой ночью у Симона, мне почти захотелось вернуться домой, потому что тут, у Симона, я больше ничего не ждал, в то время как дома, где я раньше ничего не ждал, как раз что-то и произошло, и, может, подумал я, это знак. Знак, что Симон, принимая мою помощь, сам мне никогда не помогал и что надо мне заниматься собой и только собой и, в частности, встретиться с Одри, желавшей меня видеть, и нашей встречей завершить ожидание, которое меня так хорошо отвлекло от ожидания Клеманс. Хотя это и не в моих интересах, говорил я себе, зато свидание с Одри - реальность, одному мне принадлежащая, если только я его по своей инициативе не отменю, что, впрочем, не отменит самого факта появления Одри. Ведь не могу же я, отказываясь от встречи, искусственно продлевать отсутствие, которое таковым уже не является. Отсутствие женщины, которая меня ждет. Потому что я ей нужен. Нужен.

Мы по-прежнему молчали. Напряжение сгущалось вместе с темнотой за окном, она опускалась на платаны, окрашивала их в цвет неба. Ужин не удался, теперь мы потягивали вино, будто бы по-дружески, хотя в действительности старались не думать друг о друге, а то и мечтали избавиться от тяготившего каждого из нас постороннего присутствия, я мог бы, например, подняться и уйти, поскольку был не у себя. Но именно в эту минуту Симон попросил меня остаться ночевать.