Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Старик в тишине опустился на место, и его трости простучали, как бамбук на ветру.

По комнате пролетел потрясенный шепоток, но верховный священник Чубсалид взял слово и примирительно сказал из своего обитого горностаем кресла:

— Вне всякого сомнения именно такие речи звучат на Ледяном Холме, но мы должны придерживаться избранного пути, который провозглашал/продолжает провозглашать сострадание и терпение даже в отношении разорившихся фермеров. Наша церковь придерживается общения с отдельными личностями, с отдельным сознанием, со спасением отдельно взятого человека, и наш долг — время от времени напоминать нашим друзьям из олигархии, что в этом смысле у народа не должно возникать никаких сомнений на наш счет.

Климат становится все суровее. Но нам не нужно брать пример с природы, для того чтобы даже в самые тяжелые времена учение церкви могло/должно было жить. Иначе нет жизни в Боге. Государство видит это время кризисов как лучшее время для утверждения своей силы. Церковь должна по меньшей мере сделать то же самое. Кто из пятнадцати возражает против того, что церковь должна противостоять государству?

Все четырнадцать присутствующих, к которым он обращался, повернулись, чтобы пошептаться с соседями. Всем им нетрудно было представить, что будет, если они изберут путь, который отстаивал их глава.

Один из присутствующих поднял унизанную перстнями руку и проговорил дрожащим голосом:

— Сударь, времена, когда нам придется занять позицию, о которой вы говорите, неминуемо/возможно придут. Но что нам до паука? Мы тщательно старались не замечать паук много веков — возможно, в связи с некоторыми сомнениями в правомерности вызова, который он бросает нам, — когда миф о Всеобщей Прародительнице противопоставлялся нашему...

Оратор замолчал, выдержал театральную паузу.

Самым молодым членом синода был капеллан по имени Парлингелтег, человек тонко чувствующий, хотя о нем ходили слухи, будто некоторые из его деяний были отнюдь не тонкого свойства. Священник-капеллан никогда не боялся взять слово и сейчас обратился прямо к Чубсалиду.

— В чем убедили меня — и, смею надеяться, вас тоже — прозвучавшие последними жалкие слова, так это в том, что мы должны противопоставить себя государству. Возможно, в особенности касательно паука. Не будем делать вид, что паук на самом деле не существует, только потому, что он не согласуется с учением.

Почему, как по-вашему, государство пытается запретить паук? На это есть только одна причина. Государство повинно в геноциде. Государство убило несколько тысяч человек из армии Аспераманки. После смерти сыновей, убитых государством, их матери общались с ними. Духи не молчат. Кто сказал, что мертвым безразлична политика? Это чушь. Тысячи мертвых ртов выкрикивают обвинения против государства и убийцы-олигарха. Я поддерживаю верховного священника. Мы должны выступить против Торкерканзлага и заставить его покинуть дворец.

Несколько старших коллег зааплодировали капеллану, и от удовольствия тот покраснел до корней волос. Собрание прервали. И тем не менее решение не было принято. Неужели церковь и государство неразделимы? И говорить вслух о недавнем массовом убийстве... Они предпочитают жить в мире... и поддерживать мир — некоторые любой ценой.

Последовал часовой перерыв. Снаружи было слишком холодно, чтобы гулять. Священники прохаживались в просторном зале, куда слуги подали воду и вино в фарфоровых чашках, и беседовали. Возможно, есть способ избежать реального противостояния; ведь, кроме духов, никаких иных доказательств не осталось, не правда ли?

Ударил колокол. Священники снова расселись за столом. Чубсалид наедине переговорил с Парлингелтегом, и вид у обоих был мрачный.

Обсуждение продолжилось, но вскоре в дверь постучали, и в залу вошел ливрейный раб. Он поклонился верховному священнику и подал ему на подносе письмо.

Прочитав письмо, Чубсалид некоторое время сидел, поставив локти на стол и упираясь пальцами в высокий лоб. Разговоры затихли. Все ждали, что скажет предводитель.

— Братья, — сказал он наконец, оглядев собрание. — Ко мне пришел посетитель, важный свидетель. Я предлагаю призвать его сюда и попросить говорить перед нами. Слова этого человека, уверен, имеют больший вес, чем любые наши дальнейшие споры.

Чубсалид махнул рукой рабу; тот поклонился и вышел из залы.

Вошел другой человек. Помедлив немного, мужчина затворил за собой дверь и двинулся вперед, к столу, за которым сидели пятнадцать высших иерархов церкви. Мужчина с ног до головы был одет в голубое; сапоги, штаны, рубашку, куртку, плащ, в руках он нес шляпу. Лишь голова была седая, хотя с каждой стороны оставалось немного черных прядей. Когда синод видел этого человека перед собой в последний раз, его волосы были черны, как вороново крыло.

Седая грива словно увеличивала размеры его головы. Прямые брови и рот подчеркивали бушующий во взгляде гнев, глаза горели.

Мужчина низко поклонился верховному священнику и поцеловал ему руку. Потом повернулся и поприветствовал синод.

— Благодарю, что согласились дать мне аудиенцию, — проговорил он.

— Архиепископ-военачальник Аспераманка, мы слышали, что вы пали в бою, — сказал Чубсалид. — Но я рад, что наши сведения оказались неточны.

Губы Аспераманки сложились в ледяную улыбку.

— Я более чем умер — но не в бою. История о том, как мне удалось добраться до Аскитоша, одному, без армии, воистину достойна удивления. В меня стреляли в Чалце и на всех границах нашего материка, меня захватили в плен фагоры, я бежал и заблудился в пустошах — короче говоря, только Божьей милостью я снова стою перед вами. Бог защитил меня и отточил, как острейшее лезвие, превратив в орудие правосудия. Ибо я явился как живое доказательство преступления, которому нет равных в богатой истории Сиборнала.

— Сядьте и помолитесь, — сказал Чубсалид, жестом приказывая рабу подать стул. — Мы готовы выслушать вашу историю, все, что вы посчитаете нужным нам рассказать. Ваше свидетельство надежней слов любого духа.

Аспераманка рассказал, как его армия угодила в засаду, как силы олигархии встретили возвращающихся из Чалца ураганным огнем с укреплений, и по мере того как сказанное доходило до сознания присутствующих, они начинали понимать, что в словах Парлингелтега все истинная правда. Церковь должна противопоставить себя государству. В противном случае церковь может оказаться соучастницей в убийстве.

Аспераманке потребовался целый час для того, чтобы поведать историю победы и предательства. Наконец он умолк. Но молчал он всего минуту. Потом он неожиданно спрятал лицо в ладонях и разрыдался.

— И я причастен к преступлению, — рыдал он. — Я был орудием олигархии. Я боялся олигарха. Для меня церковь и государство были одно.

— Но отныне это не так, — проговорил Чубсалид. Он поднялся и положил руку на плечо Аспераманки. — Благодарим тебя за то, что, став орудием Господа, ты упростил нашу задачу.

Олигархия имеет власть над человеческим телом, церковь же властвует над душами. С сегодняшнего дня мы должны посвятить себя утверждению превосходства души над телом. Мы должны выступить против олигархии. Все ли тут настроены так же решительно?

Все четырнадцать членов синода разразились одобрительными выкриками, их посохи застучали под столом.

— Итак, решение принято единогласно.

После краткого обсуждения было решено, что в качестве первого шага надлежит разослать во все церкви по всей стране решительно сформулированный билль. В билле следует указать, что церковь становится на защиту древнего ритуала паука, полагая его частью необходимой свободы каждого, мужчины или женщины, в реальности их существования. В мире нет доказательств тому, что так называемые духи когда-либо говорили что-либо, отличное от истины. Церковь ни в коем случае не может принять то утверждение, что паук способствует распространению так называемой жирной смерти. Чубсалид поставит под биллем свое имя.

— Это будет, вероятнее всего, самый революционный билль церкви, который когда-либо видел свет, — проговорил серебристый голос. — Я просто хотел отметить это. Но признавая паук, не признаем ли мы тем самым Всеобщую Прародительницу? И не допустим ли языческие суеверия в нашу церковь?

53
{"b":"102550","o":1}