«Мнимая кровожадность» амазонок — клевета мужчин: помнят поклонницы Матери завет ее — мир.

Начали войну мужчины; женщины только защищаются. Молят царя земного:

и Царя Небесного:

Молят, но знают, что никто не услышит ни на земле, ни на небе; древнее царство их кончено: новые боги и люди, — все против них.

С ними только Мать. К ней и прибегают с последней мольбой:

Нет, не защитит: первая Мать, Атлантида, погребена на дне Океана, а вторая Мать, Деметра, сама, неутешная, бродит по миру, «плачет о своем ребеночке».

Спутницы-рабыни убеждают данаид смириться:

Нет, не будет. В первую брачную ночь, сорок девять невест убивают сорок девять женихов; только одна, Гипермнестра, щадит своего, — «побежденная чад вожделением» (Aeschyl., Prometh., v. 865).

Новый закон воцарился в мире — мужевластье, насилье нового Отца Небесного над древней Матерью Землей. И прокляты святые девы, титаниды, в Олимпийском веке: мучаясь в аду, носят не переносят воду в разбитых сосудах. Так в мифе, но не в мистерии: здесь все еще в сосуды цельные льются живые воды совершенной любви — божественной Двуполости; все еще люди ждут, что «Семя Жены сотрет главу Змия».

Мать забыли надолго, но вспомнили.

Самое мужское, только мужское, без тени женского, — Рим? Нет, и он, как все на земле великое, — существо мужеженское, человеческий прообраз того, чем будет Андрогин Божественный.

В 204 г., в конце Ганнибаловых войн, римский Сенат, согласно с пророчеством Сибиллиных книг, постановил перевести черный камень-бэтил, мужеженский образ Матери-Сына, Кибелы-Аттиса, из Малой Азии в Рим (Tit. Liv., XXIX, 14, 13. — Hepding, 141). Можно сказать, что на этом камне и воздвигалось римское всемирное владычество. «Римляне, святыню мира приняв, получили власть над миром. Dum universarum sacra suscipiunt, regna meruentur» (Minuc Felix, Octavius. — Ф. Зелинский. Соперники христианства, 53).

Будет и новый христианский Рим под тем же знаком Девы Матери.

скажет Виргилий почти накануне Рождества Христова (Virgil., Eklog. IV, v. 6), и устами Виргилия, скажет отец Энея, праотец Рима, Анхиз:

Рим свяжет начало с концом, Атлантиду — с Европой, древнюю Матерь — с новою:

Сам Виргилий нашел и познал:

Через сорок лет, в пещере Вифлеемской, Матерь узнал Младенец Иисус.

Чтобы понять догмат Божественной Троицы, надо помнить, что между Матерью-Духом и Матерью Господа, Девой Марией, такое же расстояние, как между Богом и человеком, Творцом и тварью. Слишком часто забывалось это, если не в христианском догмате, то в христианском религиозном опыте, и Третье Лицо Божие, заслоненное лицом человеческим, оставалось невидимым, непознанным и бездейственным. Только Матерью-Духом завершается для нас или завершится когда-нибудь Троица.

Это и древние смутно помнят или предчувствуют, как мы увидим в Елевзинских и Самофракийских таинствах — двух последних и ближайших к нам вершинах всего дохристианского человечества. Но уже и в древнейшем явлении, «пришествии» Матери, связана с нею Троица.

молятся три додонские жрицы-голубки, под сенью дремучего дуба, Древа Жизни (Harrison, Prolegomena, 263). Три голубка слетают к голой девочке, богине Матери, на золотой микенской бляхе-брактее; три голубка сидят на трех кносских, соединенных в подножии, глиняных столбиках Кносская трехчастная часовенька; три пары здешних рогов посвящения; три змеи в руках Богини Змей; три на Дереве Жизни прорастающих отпрыска; три чашечки для трех возлияний на стэатитовом жертвеннике: Троица везде на Крите; где только Мать, там и Троица (Evans, The palace of Minos, 222, 234, 366, 508, 632–635).

«Матерь Моя — Дух Святой». — «Ты Сын Мой возлюбленный; Я днесь родила Тебя», — это, может быть, лучше нашего поняли бы критяне.

Троичность в Боге начинается и завершается Матерью-Духом; вот почему и в мире тень Матери троична: в царстве Отца, Атлантиде-преистории, — Синяя Мать, Вода; в царстве Сына, истории, — Черная Мать, Земля; в царстве Духа, Апокалипсисе, — Белая Мать, Огонь. Все Три в мире, так же как в Боге, — Одна.