И каждый раз, когда Габриэль получала такие послания, она говорила себе, что если бы они с Генрихом состояли в браке, то подлинным королем Франции и Наварры была бы она, так как полностью владеет своим возлюбленным. Вскоре она должна получить этому подтверждение.
15 сентября с наступлением ночи Генрих IV осуществляет свой счастливый въезд в освещенный огнями Париж. Вдоль улиц стоят выстроенные в цепь войска от Терсен-Жак до собора Нотр-Дам, где принимающему католическую веру королю предстоит выслушать «Te Deum». Празднично одетые парижане толпятся перед своими украшенными почти до фронтонов домами. Граждане устали от выходок лиги, и поэтому они с симпатией ожидают того, чей облик, живые глаза и насмешливую улыбку многие еще не забыли. Внезапно из-за труб и знаменосцев прямо перед королем появился большой открытый паланкин, обитый бархатом и шелком, в котором восседала блондинка, украшенная сверкающими бриллиантами и жемчугом, в наряде из черного шелка с белым обрамлением, который особо подчеркивал ее ни с чем не сравнимый цвет лица. В платье с глубоким декольте фаворитка улыбалась всем этим сбитым с толку, не верившим своим глазам людям, которые ее окружали. Она слишком уверена в себе, чтобы оценить, что ее появление во главе войск произошло в неподходящий момент. Мысленно она уже считает себя королевой…
В свите короля многие находили этот спектакль безнравственным. В особенности де Рони, Максимилиан де Бетюн (который вскоре станет знаменитым под именем Сюлли и который с ранних лет является спутником короля). Неподкупный и гордый, когда речь идет о его господине, и одержимый страстью, которая побуждает его преследовать все, что могло бы повредить славе короля. Он мог бы еще смириться с именем Габриэль, с которой у него до этого были сносные отношения. Однако он не мог переносить ее фамилии, которую он произносит на испанский манер так, что это уже звучит оскорбительно. Рони достаточно умен, чтобы не разобраться в доходном семейном предприятии, где залогом является эта прекрасная цветущая женщина, от которой невозможно оторвать его друга короля.
– Сир, – шепнул он. – Этого вам не следовало бы делать! Посмотрите на ваших парижан! Они не понимают, что делает здесь мадам де Лианкур.
– Теперь ей недолго оставаться мадам де Лианкур, и кроме того, она так прекрасна! Неужели мои парижане, как ты говоришь, потеряли хороший вкус? Тогда они очень изменились со времен моих зятьев Валуа.
– У них тот же вкус, что и прежде, но у многих в крови еще сидят испанские нравы! И ваша любовница, которую понесут перед вами к таинству причастия, может их только шокировать, особенно по пути в Нотр-Дам!
– Рони, прекрати ругаться, я знаю, что это твое любимое занятие, но я утверждаю, что мягкий лик моей возлюбленной завоюет для меня больше сердец, чем моя помятая кольчуга и седина.
Однако в этом он ошибался. Только что тайное нерасположение, которое Габриэль вызвала у жителей столицы, начало становиться явным. И эта неприязнь все время возрастала. Габриэль, которая вообще не понимала, какое впечатление она производит, въехала в роскошный дворец дю Бумаж, который король предоставил ей в ожидании лучшей резиденции, надеясь, что Лувр явится более комфортабельным, более достойным объектом для ее прекрасных глаз.
Спустя несколько недель, желая показать, какой благосклонностью пользовалась у него семья д'Эстре, Генрих, конечно, вместе с Габриэль, взял шефство над ребенком, которого мадам де Сурди только что родила канцлеру Шеверни. И чтобы подчеркнуть, что подобные обстоятельства его нисколько не шокируют, он послал канцлеру несколько любезных строк поздравления по поводу того, что тот «сделал мадам де Сурди такого прекрасного сына».
Судебное разбирательство и расторжение брака привели Габриэль и короля в последние дни ноября в Амьен. Это была хорошо отрепетированная, но отвратительная комедия. Габриэль, не моргнув глазом, описывала перед трибуналом, как прошли те немногие ночи, которые она провела с мужем. Многие свидетели выступили, чтобы с серьезным видом подтвердить полную импотентность бедного Лианкура, который затем был подвергнут унизительному медицинскому освидетельствованию. В заключение были приведены многочисленные подробности, но на латыни, чтобы не нарушать хороших традиций, о причинах импотенции (падение с лошади в ранней юности). В то время как судьи с серьезными лицами решали, какой вынести приговор, хотя все уже заранее было ясно, довольные Генрих и Габриэль возвратились в Париж – отметить Рождество в кругу семьи.
Но до того, как закончился год, судьба вмешалась в эту комедию, чтобы поставить в ней точку и сделать бесстыдной паре мрачное предупреждение.
В роскошном замке Шомбер, граничившем с Лувром, собралась толпа придворных, чтобы приветствовать Габриэль, которая только что въехала в эту резиденцию. Ожидали короля, и под позолоченным сводом собралось оживленное многочисленное общество. Никто не заметил стройного бедного девятнадцатилетнего юношу, которому удалось проникнуть в помещение, где расположилась более ослепительная, чем когда-либо ранее, хозяйка дома.
Это был сын продавца платков, католический фанатик и ученик иезуитов по имени Жан Шатель. В его глазах горел странный огонь, а рука под накидкой судорожно сжимала костяную рукоятку ножа.
– Господа! Король… Долгожданное объявление прозвучало! Толпа окружила прибывшего плотным кольцом. Но молодой человек гибок и подвижен. Ему удается пробраться в первые ряды.
И вот Генрих! Он оживлен, улыбчив, сияет от хорошего настроения. Вскоре он встретится со своей возлюбленной, и начнутся праздники. Он дарит улыбку окружающим, склоняется, чтобы поднять двух знатных людей, ставших перед ним на колени, выпрашивая прощение. В этот момент Жан Шатель бросается вперед и наносит удар!
О, ему почти удалось совершить убийство. Если бы король не был так ловок, нож перерезал бы ему горло. Но у Беарнца «перец в крови». Смертельное оружие попадает ему в губу и ударяет в зуб. Покушение не удалось. В то время как Габриэль падает в обморок, пока вытирают кровь и волнуется толпа, нападавшего уводят навстречу своему страшному концу. Два дня спустя иезуитов изгнали из Парижа. Их предводитель был публично повешен на площади и сожжен, а Жан Шатель четвертован. Рони, более мрачный, чем всегда, пытался образумить своего господина.
– Это перст, указующий с неба, сир! Греховный образ жизни, который вы ведете, и постоянный скандал, который вызываете вы и мадам де Лианкур, озлобляет людей больше, чем вы думаете. Жан Шатель только что заплатил за свое преступление… но кто знает, не точится ли уже где-то в темноте очередной нож!
– Я изгнал иезуитов. Они служили Испании!
– Но сможете ли вы изгнать и всех тех, кто все еще надеется на короля Филиппа, всех тех, кому платит граф де Дюант, всех тех, кто мечтает отправить назад или даже на небеса изменивших веру, к числу которых относитесь и вы? Народ ждет от вас, чтобы вы жили достойно и честно и были примером!
– Ты прав. Ситуации, как она сложилась между Габриэль и мной, должен быть положен конец. Когда она, наконец, станет свободна и я тоже, ничто не будет больше мешать нам соединиться перед лицом неба и с его благословения.
– Сир, – в ужасе воскликнул Рони. – Не хотите ли вы этим сказать, что помышляете сделать из нее королеву Франции?
– Я просто думаю сделать ее моей женой, и не ее вина в том, что я король Франции.
Рони отказался от дальнейших уговоров и сдался.
Он ушел еще более мрачным и озабоченным, чем пришел сюда. Кроме того, он знал, что его господин слишком влюблен в эту женщину, слишком пленен ее прелестями, чтобы ясно мыслить и понять, что такой брак может стоить ему трона. Слава Богу, если мадам де Лианкур станет свободной, но этого еще недостаточно, чтобы сделать ее королевой. Прежде всего, Генрих должен освободиться от Маргариты, а это может быть сделано только через церковь.
Кроме того, было похоже, что Марго, исходя из недобрых побуждений, пытается ставить ему палки в колеса из своего замка в Оверни. Вероятно, надо было сохранить эту ситуацию, и, успокоив себя, преданный советник вернулся домой, чтобы написать мадам Маргарите письмо с просьбой продержаться еще некоторое время, если она не хочет, чтобы ее место заняла недостойная.
