Молчи, дура! Я ведь могу тебе пощечину влепить.

– Придешь? – совсем уже, как в театре, кричит эта дурища.

Я бегу к Юрке. У него равнодушное лицо.

– Видал? – спрашиваю я его. – Заметил ты, кто это?

– Я знал, что она здесь, – говорит он. – Она была у Линды.

Спрашивала о тебе.

И тут у меня руки пускаются в пляс, и ноги начинают дрожать.

Юрка, – говорю я, – Дружище, что делать? Скажи, что мне делать?

– Плюнь, – говорит Юрка, – что же тут еще делать? Плюнь и разотри.

Ишь ты, прикатила, шалава.

Мы садимся на доски, свесив ноги вниз, и смотрим на подходящий 80-й.

Алька в своем зеленом колпаке стоит там, поставив ногу на планшир, весело нам помахивает, бросает швартовы.

– Галка тут появилась, – говорю я ему.

Втроем мы поднимаемся в гору. Идем мимо склада. Видно, как Галка катит по проходу огромную бочку. Джульетта! Звезда экрана! Допрыгалась.

– Будь мужчиной, – говорит мне Алька.

А кто же я еще? Я не сказал ей ни одного слова. И не скажу. Приду я к ней, как же! Пусть ждет. Вечером я пойду гулять с Ульви.

– Тебе сколько лет? – спрашиваю я.

– Девятнадцать.

– А мне скоро будет восемнадцать. Давай поженимся?

– Что ты говоришь? – восклицает эта славная девушка Ульви.

Отличная будет у меня жена. Колхоз нам построит дом. Накупим разных вещиц. Будем прекрасно жить, если, конечно, она не начнет вдруг мечтать о театре или еще о чем-нибудь таком.

– Согласна? – спрашиваю я ее.

Ульви поворачивает ко мне свое круглое лицо.

– Эта девушка… Галя Бодрова… ты ее знаешь?

– Нет.

– Ты с ней говорил.

– Я не говорил. Она меня о чем-то спрашивала. Как, мол, тут у вас? А я с ней не говорил.

– А она потом плакала.

– Ну и на здоровье.

– Она все время спрашивала о тебе.

– Значит, я неотразим.

– Она тебя знает.

– Мало ли кто меня знает.

Алик опять начал читать стихи, читает каждый вечер вслух. На этот раз зря. Юрка все лезет ко мне с кроссвордами.

– Животное из пяти букв на «п». Ну-ка, Димка, прояви эрудицию.

– Попов.

Юрка хохочет, как будто я сказал что-то ужасно остроумное.

Пинг-понг – прекрасная игра для неврастеников. Каждый вечер в коридоре мы играем в пинг-понг. Я научился крутить. Бью и справа и слева. Скоро буду непобедим. Неотразим и непобедим.

Официантка Роза спрашивает:

– Что с вами, Дима?

Все плывет у меня в глазах: темные окна с мещанскими шторками, морские картинки на стене, буфет и красные лица вокруг, колышется официантка Роза.

– Вам сколько лет, Роза?

– Двадцать шесть.

– А мне скоро двадцать. Давайте поженимся?

– Хорошо-хорошо. Идите домой.

Голые сучья в лесу штрихуют небо. Это как рисунок сумасшедшего.

Абстрактная живопись. Поймет все тот, кто откажется понимать. Я отказываюсь что-нибудь понимать, но я не понимаю.

Каждый вечер вижу ее. Она смотрит на меня из дверей склада. Иногда сталкиваемся в столовой. Однажды ночью я увидел, как она прошла по опушке леса. Однажды в клубе были танцы. Я знал, что она там будет. Заглянул в окно. Она сидела у стены, сложив руки на коленях. Смирная девочка. Она была в синем платье. Подошел какой-то бравый парнишка, взял ее за плечо. Она покачала головой, потом вырвалась от него и убежала. Я бросился в кусты.

Скорей бы снова уйти в экспедицию.

Работаю как бешеный. На сейнере у меня все блестит. Мало работы для меня на сейнере. Хоть бы случился какой-нибудь приличный штормик, что ли!

Килька больше не снится. Снится девочка в синем платье. Печальная золотистая голова. Милая, я тебя люблю. Несмотря ни на что. Больше всего боюсь высказаться во сне. Как бы не услышали ребята.

Снова возле клуба. Я вижу, как идет Галя. Она в дешевом прорезиненном пальто. Ей, наверное, холодно, но телогрейку по вечерам она не надевает. Из клуба выходят Алик и Юрка. Галя взбегает на крыльцо и сталкивается с ними.

– Мальчики!

– Девочки! – орет Юрка, как солдафон.

– О мисс, – юродствует Алька, – вы у нас проездом в Голливуд? Они проходят вперед.

– Мальчики, – тихо с крыльца говорит Галя.

– Девочки, – передразнивает Алька.

– Были когда-то девочками, – басит Юрка.

Мерзавцы, что вы с ней поговорить не можете по-человечески?! Вам-то что она сделала? Солидарность проявляют, черти бородатые!

Ульви подзывает меня:

– Дима, возьми, – и протягивает записку. Галка смотрит на нас из-за бочек круглыми глазами. Я пытаюсь обнять Ульви. Она убегает. Разворачиваю записку.

«Дима, если ты сегодня не придешь ко мне в общежитие, мне будет очень-очень плохо. Г. Б.».

Я прихожу в общежитие. Стучусь.

– Войдите!

Высокий ломкий голос, в нем словно слезы. Галя стоит у окна. Она в брюках и в белой накрахмаленной блузке. Такая блузка вроде мужской рубашки.

Галя причесана (волосы соответствующим образом спутаны), и губы намазаны.

Пальцы сцеплены так, что побелели кончики.

По комнате ходит толстая, похожая на борца женщина. Больше никого нет.

Я стою у дверей. Галя у окна. Женщина хватает утюг, груду белья и уходит.

Галя отрывается от окна.

– Садись, Дима.

Сажусь.

– Хочешь чаю?

– Ужасно хочу чаю.

Она сервирует мне стол. Блюдечки, вареньице, сахарочек, тьфу ты, черт побери!

– Дима, я понимаю, что ты не можешь меня простить. Я втоптала в грязь то, что у нас было. Я не могу сейчас вспомнить обо всем этом без ужаса. Ты прав, что презираешь меня, и ребята правы, но скажи: могу ли я надеяться, что когда-то ты меня простишь?

Тьфу ты! Хоть бы помолчала. Хоть бы села рядом и помолчала часа два.

Тараторит, как заученное: «Втоптала в грязь», «Могу ли надеяться?».

Я встаю и делаю трагический жест.

– Нет! – сурово ору я. – Нет, ты не можешь надеяться. Ты втоптала в грязь! О несчастная! Все разбито! Разбитого не склеишь! Ха! Ха! Ха! – И иду к двери.

Она обгоняет меня и встает в дверях.

– Не уходи. Останься, пожалуйста. Издевайся надо мной, ругайся, делай, что хочешь, но только не уходи.

– Ну-ка пусти, – говорю я.

– Нет, мы должны поговорить.

– О чем нам говорить?

– Разве не о чем? Разве мы с тобой чужие? Смотрит на меня совершенно кинематографически. Глазками работает, дурища. Я усмехаюсь и басом произношу так страстно:

– Бери меня, срывай нейлоны, в груди моей страстей мильены.

Смотрит на меня и плачет. Дурацкое положение. Я не могу уйти, она стоит в дверях. И не знаю, что мне делать. Обнять ее хочется. А в следующий момент хочется дать ей по шее.

– Если ты уйдешь…

– Что тогда?

– Мне будет очень плохо.

И вдруг бросается мне на шею. Целует. Бормочет:

– Люблю, люблю. Только тебя. Прости меня, Димка.

Ничего не соображая, я обнимаю ее и целую со всей своей злостью, со всей ненавистью и презрением. Она оборачивается в моих руках и щелкает замком. Я ничего не соображаю…