И проснулся. Сердце колотилось, виски были мокрыми, но я обрадовался тому, что проснулся, и тому, что кричал я, кажется, только во сне. Мне совсем не хотелось вспоминать причину моего пробуждения. И я постарался изгнать из своей памяти последний кадр сна.

Я сидел у холодной стены, и меня бил озноб. Руками я вцепился в камень, на котором сидел. Меня трясло с такой силой, что мне вдруг показалось, будто камень сдвинулся.

И тут я услышал шум. Кажется, прислуга все-таки вышла на мой след.

Несмотря на то, что я был до дрожи напуган сном, попадаться мне все еще не хотелось. Неожиданно сильно затекшее тело не очень-то собиралось мне повиноваться, и попытка вскочить с камня закончилась для меня подвернутой ногой и неприятным открытием, что бежать я, кажется, уже не смогу. Но когда я падал, я умудрился задеть свое каменное сиденье таким образом, что вот теперь точно заметил – оно двигается. Вне себя от паники и ужаса, я толкнул камень сильнее, и он поддался, сдвигаясь и открывая пахнувшую сыростью глубину колодца. Я включил фонарик, чтобы понять, куда собираюсь бежать на этот раз. Открывшаяся шахта была вовсе не так глубока, как мне показалось на первый взгляд, и имела какое-то подобие полусгнившей деревянной лестницы. Из глубины даже не пахло канализацией.

Один конец лестницы упирался в шершавые стенки рядом с моими руками, а другой виднелся на высвеченном фонариком дне. Не раздумывая, я сполз на ступеньки и, приложив все усилия, поставил камень на место. Оказывается, изнутри он двигался на чем-то вроде шарнирной системы – несколько, конечно, тугой, но исправно работающей.

Как мне удалось ее запустить, ума не приложу.

Шум из ближайшего тоннеля слышался почти рядом, что уже совсем отключило осторожность и оставило только одно желание – удрать как можно дальше.

Закрывая свое убежище, я успел заметить скользнувшие по стенам лучи мощных фонарей. Не раздумывая, я до конца захлопнул своеобразную крышку, разделяющую «там» и «здесь». Усилие было таким резким, что шаткая конструкция лестницы не выдержала, и я, услышав предательский скрип и треск, потерял опору и полетел вниз, успев только подумать, что если сломаю ноги, то вряд ли теперь вообще выберусь отсюда.

Ноги я не сломал, хотя изрядно отшиб ступни и колени с ладонями.

И вот тогда я пожалел, что так мало внимания уделял спорту и соответствующей экипировке. Был бы на мне сейчас какой-нибудь костюм из тех, что так любят таскать мои сверстники не только на тренировках, но и в обычной жизни. Что-нибудь такое, из легкоатлетического обмундирования. Я бы вряд ли мог получить какие-то ушибы. Обувь самортизировала бы падение, а куртка и перчатки защитили бы руки. И, кто знает, может быть, какой-нибудь из прибамбасов, что входят в такие костюмы, помог бы мне сейчас решить проблему с моим выходом обратно? Но я не любил следовать всеобщей моде, и потому моя одежда сейчас никак не подходила для таких экстремальных прогулок. Джинсы и полусапоги для верховой езды мало способствовали путешествию по катакомбам, а шелковая рубашка и куртка из тонкой кожи почти не защищали от промозглого холода каменного подземелья. Все это я понял очень быстро, когда выяснилось, что подняться обратно по стене к камню-входу мне уже не удастся. Я только зря изранил руки об обломки лестницы и острые камни кладки. Стены здесь были совсем не такие ухоженные, как в коридоpax наверху. Поняв, что единственный путь к спасению мной утрачен, и все еще не желая себя обнаруживать, и даже не задумываясь, как бы я мог это сделать, я стал исследовать место, в которое попал.

Фонарик высветил металлическую, в облупившейся краске, обратную сторону люка метрах в трех у меня над головой. Мне оставалось только вздохнуть и похвалить себя хотя бы насчет захваченной еды и воды. От квадратной площадки, на которую я свалился с лестницы, шел всего один коридор, и я было огорчился, подумав, что, наверное, мое приключение все-таки окончено. Но, к моему облегчению, метров через десять он разветвлялся еще на два. А потом тот, который я выбрал, крайний слева, еще на три, а дальше больше. В конце концов я почувствовал, что нахожусь как будто в каком-то огромном каменном кишечнике и что, вполне возможно, здесь и погибну, а потом щербатые камни сомкнутся надо мной и переварят, как некий очередной обломок, невесть как выпавший из стен. Мне очень быстро стало страшно по-настоящему. И вот теперь мне наконец-то захотелось вернуться как можно быстрее.

Прошло около полутора часов, как до меня дошло, что, кажется, мои приключения мне уже не нравятся. Хотя сам я тихо удивлялся такой резкой перемене во мне. Но моя интуиция всегда была сильнее. Она редко объясняла мне что к чему, но всегда тащила в нужную, как потом оказывалось, сторону. Если я, конечно, не сопротивлялся. Здесь я сопротивлялся ей целый час и потом очень пожалел об этом. Потому что когда я начал искать то место, откуда пришел, то выяснилось, что мой светящийся маркер не может долго держаться на этих отсыревших стенах. Разумеется, ведь он был не из профессиональной экипировки и не рассчитывался на любые поверхности. Но откуда мне было знать, что мои значки смогут держаться всего лишь около сорока минут, а потом впитаются в сырой вековой камень и исчезнут, оставляя меня в темноте и неизвестности? Я понял, что теперь не знаю, куда мне надо идти. И когда я понял это окончательно, меня охватил ужас.

Ужас пронизал меня до костного мозга, и я сполз на пол, царапая куртку о стену. Поворот был последним из отмеченных. Я нашел его с крестом уже угасающего маркера. Мне бы следовало бежать вперед в надежде поймать еще хотя бы один, но мои ноги стали ватными, и я в оцепенении просто плюхнулся на пол, где меня и накрыло окончательное осознание того, во что я вляпался.

Я заблудился, окончательно и бесповоротно.

Самым ожидаемым было бы сейчас закричать или разреветься. Но я знал, что кричать бесполезно, а плакать я себе запретил еще тогда, когда понял, что расстаюсь с матерью навсегда. Тогда это были мои последние слезы. И сейчас я просто застыл в шоке и страхе. И мысли мои тоже застыли, как впавшие в анабиоз, лишь на окраине сознания редкими искрами проблескивали задавленные эмоции.

Из ступора меня вывело то, что я почувствовал, как от перенапряжения все-таки свалились мои защитные установки, сделанные для того, чтобы не чувствовать, чего и сколько интересного происходит постоянно вокруг меня.

Странно, но теперь это не пугало.

Я был так рад, как будто почувствовал приближение старого друга, который, может, и не вытащит меня отсюда, но с которым уже не так одиноко и страшно. Про смерть от банального голода и жажды я старался не думать.

Я вслушался в подземный мир, окружавший меня.

В тишине и темноте сосредоточиться оказалось гораздо проще. Даже лучше, чем ночью, когда все спят.

Я прислушался к своим ощущениям, и сердце почему-то заныло, как перед плохой погодой, у меня такое бывало. Кажется, со мной должно было случиться что-то очень нехорошее, почти такое же плохое, как то, что я заблудился. Но в то же время это предчувствие приносило странное облегчение.

…Я потерял счет времени. Я забыл о нем, погруженный в странное состояние оцепенения и невероятной эмоциональной ясности. Я как будто растворился в мире вокруг. Это было странное, жутковатое и вместе с тем знакомое еще с детства состояние. Чем я становился взрослее, тем больше меня пугало ощущение ясного понимания поступков других людей, их эмоций и мира вокруг меня. Я опасался, что кто-то узнает мой секрет, и прятал все в себе, но никогда не мог покончить с этим полностью. И вот сейчас оно наконец-то выбралось на волю, и я полностью погрузился в него. Я не думал, я чувствовал. И подчинялся этим чувствам как единственному оставшемуся у меня компасу.

Я встал и пошел, держась рукой за стену. Не зная, куда иду и что будет со мной дальше. Шок выбил платформу реальности из-под ног, и со мной начало происходить нечто странное.

Я не знал, куда и сколько уже иду. Про свой хронометр я просто забыл, как и про все его мало-мальски полезные функции. Все равно на такой глубине локальная связь не работала, а времени для меня уже не существовало.