Кисельников (берет перо). Вот, папенька… Ах, руки трясутся… Смотрите же, папенька, я душе вашей верю. (Подписывает.)
Переярков (берет бумагу, складывает и кладет в карман). Ну, вот и конец, а ты сомневался. Видишь, какой благородный зять-то у тебя; по скольку за раз дарит. А ты говорил: не уломаешь. Видишь, как скоро, да и без расходов.
Боровцов. Да, теперь как гора с плеч. Ты, Кирюша, парень хороший, право хороший! А я думал было, что ты заломаешься. Ведь и другие то же пишут, что ты; да даром-то еще никто не подписал.
Кисельников. Как, разве вы платили?
Боровцов. Да как же не заплатить-то, чудак! Кому половину, кому двадцать пять, глядя по характеру. А ты вот молодец! Видно, что любишь тестя. Я думал, что и ты тоже заломишь, так приготовил было тысчонки две и с собой захватил. Заткнуть, мол, ему рот-то, чтоб не шибко кричал.
Кисельников. Так они с вами? Дайте, папенька, дайте! Хоть тысячу дайте, я оживу!
Боровцов. Ну нет, брат, другим годятся, кто посердитей. Ишь ты, дай ему тысячу! Легко сказать! Ты, видно, счет в деньгах-то позабыл, тысяча – много денег.
Кисельников. Уж вы отложили; вы хотели дать. Что вам стоит!
Боровцов. А ты трудись.
Кисельников. Тружусь, по ночам сижу, здоровье мое в этой работе уходит. Грош я вырабатываю, грош. Дайте денег, папенька, дайте! Я докажу, я донесу; вы меня ограбили.
Боровцов. Каких тебе денег? Мы с тобой квиты. Если ты просишь теперича себе на бедность, так нешто так просят! Нешто грубиянить старшим ты можешь? Ты б грубиянил давеча, как право имел, пока не подписал. Тогда я тебе кланялся, а теперь ты мне кланяйся. Дураки-то и всё так живут! Был я у тебя в руках, так не умел пользоваться. А теперь прощай. Никто тебя, дурака, не неволил, силой тебя не тянули подписывать-то! Что смотришь-то?
Переярков. Да об чем толковать-то! Дело покончили.
Кисельников. Уж я ничего не понимаю… Прежде голодал, так хоть впереди надежда была какая-нибудь… Бедные дети, ведь они – твои внуки!…
Боровцов. Внуков не забудем; будь и ты почтительнее, и тебе лучше будет. Форсом ничего не возьмешь.
Переярков. Ну, с Турунтаевым ты так дешево не отделаешься.
Боровцов. Турунтаеву ни копейки не дам; я теперь рассердился.
Переярков. Не дайте-ка ему, так он удавится, право удавится… Его уж раз из петли вынимали.
Боровцов. Пущай давится, – черту баран… Пойдем. Прощай, Кирюша, спасибо тебе! Постой, так не уйду, не бойся; у меня тоже чувство-то есть; свои дети были. (Вынимает из кармана несколько мелочи.) На вот! Купи детям чего-нибудь сладенького. Прощай!
Переярков. Много ты тестю помог, много. Путал его этот долг, ты ему руки развязал. Ты послушай, что он говорил! Этот долг, Кирилин, не по документу, а по совести, я заплатить должен. А ты ему простил; какой ты праздник для него сделал!
Боровцов. Как же не праздник-то, чудак! Больше пяти тысяч подарил. Прощай! (Переяркову.) Ну, уж и бумагу-то ты ловко написал! Станешь читать, так слеза и прошибает. (Уходят.)
Кисельников. Детки мои, детки! Что я с вами сделал! Вы – больные, вы – голодные; вас грабят, а отец помогает. Пришли грабители, отняли последний кусок хлеба, а я не дрался с ними, не резался, не грыз их зубами; а сам отдал, своими руками отдал последнюю вашу пищу. Мне бы самому людей грабить да вас кормить; меня бы и люди простили, и Бог простил; а я вместе, заодно с грабителями, вас же ограбил. Маменька, маменька!
Анна Устиновна входит.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Кисельников и Анна Устиновна.
Анна Устиновна. Что ты, Кирюша?
Кисельников. Маменька, посидите со мной, не уходите от меня.
Анна Устиновна. Да что ты, что ты? Бог с тобой!
Кисельников. Приносил деньги-то.
Анна Устиновна. Ну так что же, Кирюша?
Кисельников. Зачем вы меня на свет родили? Ведь я не взял денег-то.
Анна Устиновна. Что ты наделал! Варвар! Что ты с нами сделал!
Кисельников. Принесли бумагу какую-то, сунули мне, я и подписал.
Анна Устиновна. Эки злодеи, эки злодеи! На кого напали-то! Кого обидеть-то захотели! Бога они не боятся…
Кисельников. Да, маменька, пришли, ограбили, насмеялись и ушли. Ах, маменька, как мне трудно стало, грудь схватило! А работы много, вон сколько работы! Нищие мы теперь, нищие!
Анна Устиновна. Не ропщи, Кирюша, не ропщи.
Кисельников. Ох, умереть бы теперь!
Анна Устиновна. А дети-то, дети-то!
Кисельников. Да, дети! Ну, что пропало, то пропало.
Анна Устиновна. А ты посиди, отдохни; а за работу после примешься.
Кисельников. Когда отдыхать-то! Дело-то не терпит! Ну, маменька, пусть они пользуются! Не разбогатеют на наши деньги. Примусь я теперь трудиться. День и ночь работать буду. Уж вы посидите со мной! Не так мне скучно будет; а то одного-то хуже тоска за сердце сосет. (Принимается писать.)
Анна Устиновна. Посижу, посижу, всю ночку просижу с тобой.
Кисельников (про себя говорит и пишет). «А по справке оказалось: при прошении, поданном в калиновское городническое правление, малиновский мещанин Гордей Яковлев сын Кудряев представил три векселя и с протестами, писанные на имя малиновского купца Сидора Сидорова Угрюмова: первый, на сумму сто рублей, сроком…» Нет-нет, да вдруг так за сердце и ухватит, – денег-то очень жалко.
Анна Устиновна. Как же не жалко-то! При всей нашей бедности, да такую сумму…
Кисельников. Ох, уж не говорите! (Пишет сначала молча, потом говорит вслух.) «Малиновский купец Сидор Угрюмов, поданным в оное же городническое правление сведением, в коем объясняет…»
Анна Устиновна. Кирюша!
Кисельников. Что вам, маменька?
Анна Устиновна. Я поговорить с тобой хочу. Ты пиши, пиши.
Кисельников. Говорите, маменька. (Пишет.)
Анна Устиновна. Ты вот теперь обязан семейством, у тебя мать-старуха…
Кисельников. Да-с. (Пишет. )
Анна Устиновна. Ты уж очень совестлив, как погляжу я на тебя. Нынче так жить нельзя.
Кисельников. Что ж с этим делать-то! (Пишет.)
Анна Устиновна. Вот что, Кирюша; ты меня послушай! Никакая мать своему сыну дурного не пожелает. А коли посоветует, так уж этот грех на ней будет, а сыну Бог простит. Вот теперь ночь, мы с тобой одни… ты видишь нашу нужду… переломи, Кирюша, себя, бери взятки… я за тебя, Кирюша, Бога умолю, – я каждый день буду ходить молиться за тебя, я старуха…
Кисельников. Что вы, маменька, говорите!…
Анна Устиновна. Конечно, мать-то должна добру учить; да уж ты, Кирюша, не брани меня. Видя-то нашу горькую бедность…
Кисельников. Маменька, маменька, не мучьте меня!
Анна Устиновна. Прости меня, Кирюша! Душа-то у тебя какая чистая!
Кисельников. Ах, маменька! Нет, нет. Вы любите меня, вот вам и кажется, что у меня душа чистая…
Анна Устиновна. Стыдишься ты брать-то.
Кисельников. Был у меня стыд, а теперь уж нет, давно нет.
Анна Устиновна. Так отчего ж бы тебе…
Кисельников. Вы думаете, я не взял бы?…
Анна Устиновна. Так чего ж ты боишься?
Кисельников. Взял бы я, маменька, взял бы.
Анна Устиновна. Так бери! Вот тебе мое благословение!
Кисельников. Ах, маменька! Взял бы я… да не дают… (Опускается головой на стол.) За что мне дать-то! Я не доучился, по службе далеко не пошел, дел у меня больших нет, за что мне дать-то?
Анна Устиновна. Экой ты у меня бедный! Экой ты у меня горький! (Обнимает его.) Кирюша, Кирюша, кто-то стучит. Отпирать ли?
