А в целом ряде случаев доброе слово воспринимается исключительно как проявление слабости, так что когда речь заходит о безопасности государства, то человек, несущий за него ответственность, попросту не имеет права на душеспасительные беседы вместо решительных действий.

Нужно учитывать и то, что Россия — не просто государство, а империя, то есть собрание множества земель и проживающих на них народов, которые вовсе не пылали желанием вступить в это собрание. Николай получил вполне приличное образование и не мог не знать мудрого древнегреческого афоризма: «Сколько рабов — столько врагов», а потому понимал, что уговорить врагов не быть таковыми — чистой воды утопия; отпустить их с миром — значит нажить еще больших врагов, так как многие из них, не сумев сформировать самостоятельной государственности, будут винить в своих бедах именно его; основная нация — русские — по мере расширения империи все более и более растворяются в конгломерате народов, теряя свое значение, а вот русские чиновники, своевольничая в национальных окраинах, тем самым культивируют там ненависть к метрополии и вообще ко всему русскому, потому что нельзя любить тот язык, на котором тебя оскорбляют… Эти и подобные им проблемы не мог решить ни один из действующих в Истории императоров, так что не следует винить Николая Первого в том, что он решал их, как «типичный реакционер» (по учебникам). Интересно, смог бы любой из авторов учебников назвать хоть одного императора-демократа. Империя есть империя, и управляют ею именно так, как того требует специфика управляемого объекта. Сверхзвуковым истребителем и извозничьей кобылой управляют по-разному…

Он со всей последовательностью боролся и с центробежными тенденциями национальных окраин, и с революционной ересью, которая, помимо всего прочего, играла на национальных чувствах «присоединенных» народов, лицемерно обещая им полное самоопределение в случае своего воцарения, хотя в действительности ее более всего устраивает именно имперский вариант государственности, что самым убедительным образом доказано на примере Советского Союза.

При Николае I заметно усилилась централизация управленческого аппарата, создано неоднозначно знаменитое Третье отделение (политическая полиция), составлен свод законов империи, упорядочена социальная структура общества.

Была введена весьма жесткая цензура, что опять-таки отмечают все учебники как проявление изощренного деспотизма. Да, Николай, безусловно был деспотом, но на том месте, где он находился, не быть деспотом — означало бросить огромную страну в хаос, подобный тому, в каком не так давно пребывала Франция. Он был на своем месте и исполнял свою роль добросовестно и умело.

Николай ясно отдавал себе отчет в том, что крепостное право — один из регрессивных факторов жизни страны, но понимал и то, что механическая его отмена создаст больше проблем, чем способна была бы их разрешить, и это в полной мере подтвердилось, когда его сын, Александр Второй, взял да и отменил так называемое «рабство»…

Да, они — две стороны одной и той же медали и друг без друга существовать не могут, иначе и те, и другие утрачивают смысл своего существования.

А глубинный смысл жизни державы, вверенной Николаю Богом, выразился в разработанной министром просвещения формуле: «Православие. Самодержавие. Народность». Разумеется, все эти три понятия подлежали трактовке, подчас достаточно вольной. Уж мы-то знаем, как при советской власти можно было при желании назвать антинародным любое произведение искусства и при этом еще и обосновать такое определение со всей внешней убедительностью.

Относительно «Православия» и «Самодержавия» трактовки могли иметь место, но их диапазон был гораздо менее широким.

Николай вообще не любил вольные толкования чего-либо, поэтому при нем был резко сокращен курс преподавания философии в университетах, дабы ограничить возможности проявлений вольнодумства.

В связи с этим можно себе представить гнев императора, ознакомившегося с «Философическими письмами» Петра Чаадаева, где, например, есть и такие строки: «В России все носит печать рабства — нравы, стремления, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде». Или: «Во Франции на что нужна мысль? — Чтоб ее высказать. — В Англии? — Чтоб привести ее в исполнение. — В Германии? — Чтоб ее обдумать. — У нас? — Ни на что!»

После публикации первого «Философического письма» Николай I написал такую резолюцию: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительный ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности…»

Естественно, немедленно было произведено медицинское освидетельствование Чаадаева. В акте было указано, что обследуемый «имеет расстроенный ум». Император написал еще одну резолюцию: «Чаадаева продолжать считать умалишенным и как за таковым иметь медико-полицейский надзор».

Что же касается великого Пушкина, то все намеки на участие императора в его гибели не имеют под собой почвы, а продиктованы лишь желанием преподнести эту гибель не как следствие некоторых личностных проявлений Александра Сергеевича, а как успешную операцию тогдашних спецслужб. Пушкин — действительно солнце российской поэзии, но он еще и человек, причем обуреваемый страстями не всегда самого высокого порядка, что вполне естественно, иначе он бы не был Пушкиным.

Наталья Николаевна, супруга поэта, как выяснилось уже потом, после той эпохи, действительно была «предметом страсти» императора, но страсти исключительно платонического свойства, как это частенько бывает у закоренелых развратников, каким, несомненно, был Николай Первый. Он любил ее долгие годы, он даже ухаживал за ней, но не предпринимал никаких шагов к практическому сближению, потому что любому Дон Жуану необходимо иметь объект безнадежного домогания, и если такой объект (по его же инициативе) переходит в иную категорию, то горечь утраты в этом случае намного превышает сладость обладания.

Эту простую истину хорошо понимали и Николай, и Пушкин, потому что в аспекте коллекционирования женских тел они оба были, как говорится, «два сапога — пара». У Пушкина тоже был объект платонической страсти — Анна Керн, которой он посвятил «Я помню чудное мгновенье…» и т.д., но здесь все сложилось совсем не так, как у императора с его женой, скорее, напротив…