Вместо одной головы у нее было три. И сидели они на длинных гибких шеях.

– Пригрела я Горыныча, змеюку окаянного, – тихонько пропел Шенвэль.

Усмехнувшись, он пересадил ящерицу на левую руку. Две боковые головы исчезли в короткой черной вспышке. Ящерица стала тем, кем была – совершенно обычной серо-зеленой круглоголовкой. Эльф присел на корточки. Ящерка спрыгнула с его руки и исчезла в густой траве.

Обычно обращения богов оставались непонятны не только случайным свидетелям акта божественной милости, но и адресату их воли тоже. Однако в этот раз смысл послания был ясен Шенвэлю так же, как если бы Ящер выписал его на небе огненными рунами.

Это было последнее предупреждение.

Тергалевый плащ, на котором расположились любовники, слабо светился в темноте желто-коричневым. Поблескивали золотом кленовые листья – ведьма забросила платье на высокий куст. Карина смотрела, как мокрые купальщики говорливым потоком потекли обратно. Люди и сидхи собрались вокруг Купальца. Волхв поднял руки к небу. Хорошо поставленным голосом Дренадан стал творить зачин: 

Карина заметила, что Дренадан еще ни разу за всю церемонию не заглянул в книгу священных гимнов, которую помощник весь вечер держал наготове. Ведьма восхитилась памятью волхва. О том, что когда Дренадану было столько же лет, сколько сейчас помощнику, чтение и даже хранение книги Волоса запрещалось сидхами и все гимны передавались из уст в уста, Карина не знала.

Волхв закончил восхваление главных богов, и перешел к восхвалению виновника торжества. Купайло, вечно смеющийся бог с венком из цветов купальниц на голове, почитался третьим после Перуна и вторым после Волоса.

– Да, травы сегодня хорошо собирать, – сказала ведьма. – И утром завтра, по росе. Плакун-траву – злых духов отгонять, страх на людей наводить. Терлич-траву – парней привораживать, зяблицу – чтобы детки не плакали, спали хорошо, мать-и-мачеху, душицу, багульник… Папоротник же цветет сегодня, можно клады поискать, как волхв и читает. Но это опасное дело.

Владислав засмеялся.

– Ведьмочка ты моя… Вообще, массовая оргия – это исторически сложившаяся, самая простая и естественная форма преодоления одиночества, отделенности людей от природы. И я думаю, она будет существовать до тех пор, пока общество санкционирует подобный путь как то, чем занимаются все. Оргия дает разрядку в мучительном одиноком бдении разума. Появляется чувство единства, которого так не хватает нам с тех пор, как мы познали собственное «Я».

Карина молчала. Ведьма давно уже не удивлялась широкой эрудиции барона. Но откуда у Владислава такие познания, для Карины оставалось загадкой. Которую, впрочем, она не особенно стремилась раскрыть.

– А я же на всех этих гуляниях почему-то всегда чувствую себя очень одиноким, – сказал барон. – Не получается проникнуться массовым экстазом, и все тут. Даже в молодости не получалось.

Карина тоже была далека от общего экстаза. Грудь ведьмы сжимало так, словно там сидела холодная жаба, но совсем по другой причине. Шенвэль не пришел на праздник. Князь сообщил, что Верховный маг Фейре еще не может ходить; но Карина знала, что Шенвэль солгал Ивану.

– Гой! – эхом откликнулась толпа. 

Дренадан пошел по кругу, собирая от каждого требу Купайле – хлеб, блины, пироги, зерно, горох, печенья. Боги Мандры не требовали себе более значительных приношений. Кроме одного из всего обширного пантеона.

Но это был не Купайло.

– А мне нравятся эти… массовые оргии, – продолжала Карина. – Ты полежи здесь, или иди к столам, выпей, если хочешь, а я пойду к «марине». Там сейчас хороводы будут водить, песни петь, а потом девок воровать… Приходи.

– Я как раз хотел побыть еще немного здесь. Эта роща напоминает мне… Впрочем, неважно, – сказал Владислав. – Иди, веселись. Встретимся у «марины».

Как только ритуал завершился, Адриана решительно потянула Михея к столам, за которыми праздновали тризну по Яриле. Обильное угощение на празднике было за счет князя Ивана, и расторопные слуги уже выставили яства. Адриана наложила сыну мороженого и протянула руку с кубком сероглазому мужчине, державшему в руках кувшин с медовухой. Мужчина улыбнулся и наклонил кувшин.

– Глянь-ка, а Дренадан помолодел… лет на двадцать прямо, – сказала Адриана задумчиво. Михей увлеченно поглощал мороженое. – И брови черные, а я его позавчера видела – седой был, как лунь.

Матрена, жена соседа Толяна, сидевшая рядом с ними, пожала плечами.

– Да, ему ведь в обед сто лет. Нарумянили к празднику, чтобы не таким страшным казался, – сказала Матрена.

Адриана приложилась к кубку. Мать надела на праздник свой любимый платок с кистями. Михей смотрел, как медовуха, переливаясь через край, пенной дорожкой затекает на платок. В этот момент он понял – мама решила напиться, и сладкое мороженое стало пеплом в его рту. Остановить мать Михей не мог, но смотреть на это не хотел.

Мальчик тихонько сполз под стол.

– И брови насурьмили, – услышал он голос Матрены, когда ловко пробирался между ногами гостей.

– Может быть, – согласилась Адриана и снова протянула руку с кубком. Исчезновения сына она не заметила.

Михей выбрался из-под стола, прошел мимо пестро украшенного черноклена и углубился в лес. Тут и там под кленами раздавались тяжелое дыхание и стоны. Мальчик сообразил, что зря он выбрал этот край поляны – сюда парни утаскивали девушек, выхваченных из хоровода. Но возвращаться он не стал. Михей миновал поросль молодых елочек, отмечавшую границу замкового парка. Затем пробрался через колючий кустарник, чуть не потеряв солдатика, которого крепко прижимал к груди, и на опушке около мощного дуба. Михей увидел светловолосого мальчика, который играл с изящной игрушечной ладьей. Юный мандречен понял, что перед ним маленький сидх, и дело было даже не в дорогой игрушке. Такие сейчас были у многих детей, ведь сидхи щедро раздавали их во время эвакуации. На мальчике была шелковая рубаха, расшитая золотом, и мягкие красные сапожки, а на праздник даже княжич Дмитрий пришел босиком.

Сидх увидел Михея и улыбнулся.

– Привет, – сказал маленький сидх. – Меня зовут Финголфин.

– А меня Михеем кличут, – ответил юный мандречен.