Мне стало стыдно за свою резкость.

– Выключатель возле двери, – сказала я наконец.

Урмас щелкнул выключателем, и зажглась тусклая лампочка. Мы стояли по обе стороны бельевого катка.

 – Почему ты рассердилась?

Я не смогла удержать улыбку.

– Вовсе я и не рассердилась. – Мне вдруг очень захотелось назвать его Умми, как зовут его маленькие сестрички, но я не решилась. Я только сказала: – Ну, давай помиримся!

Урмас тоже улыбнулся:

– Никогда больше не стану говорить плохо о твоей Анне. Раз она твоя подруга, значит, не барышня. И вообще это было глупо с моей стороны. Я ведь просто шутил. Не знал, что ты так рассердишься.

Мы вернулись в комнату и снова дружно принялись за покраску. На том месте, куда я швырнула банку с краской и кисть, так и осталось темное пятно. И пускай остается.

Но это еще не все из того, что случилось со мной за последнее время. Вчера, когда я пришла в школу, ко мне сразу подошел Витя и спросил:

– Это о твоем отце написано в газете?

Я испугалась. Не знаю почему, но мне все еще кажется, будто все хорошее, что есть у меня, окажется сном и чье-то недоброе слово разбудит меня. Особенно я боюсь всего, что касается отца.

Я решительно ответила Вите:

– Не знаю.

 – Как это – не знаешь? – удивился Витя и вытащил из портфеля вчерашнюю газету.

Когда он развернул ее на моей парте, я сразу узнала портрет отца. Другие тоже собрались вокруг нас. Витя стал читать, а у меня запылали щеки, будто я стояла у большого костра. Моего отца хвалили. Это была большая статья о хорошем работнике Юло Ялакасе. Коротко была рассказана его биография и писалось о том, что он и работает и учится.

Витя не успел дочитать, как зазвенел звонок. Он отдал мне газету, и мы с Урмасом дочитали статью. Урмас сказал:

– Ты гордишься своим отцом?

– Да, горжусь.

Очень горжусь, к чему скрывать? Как будто кто-то тихонько снял с меня невидимый гнет. Мне все время хотелось считать его хорошим, правдивым. Именно правдивым! И вот теперь я имею на это полное право – ведь в газете не станут писать о человеке зря. Тем более так расхваливать его. Но тут мне вдруг вспомнилось все, что Урмас рассказывал о своем отце, когда мы возвращались с Береговой кручи, и я сдержалась. Я постаралась принять безразличный вид, чтобы не огорчить Урмаса своей радостью. Но перед третьим уроком классная руководительница снова спросила у меня, не о моем ли отце пишут в газете. Я не ожидала этого вопроса и еще только раздумывала, что ей ответить, как Урмас уже громко, на весь класс, сказал:

– Да, это отец Кадри!

Я взглянула на Урмаса. Лицо его выражало такую же радость, как и мое, и от этого я почувствовала себя еще счастливее.

Я вдруг поняла: если горе, разделенное с другом, становится вдвое меньше, то и разделенная радость увеличивается вдвое...

Писателя из меня, наверно, не выйдет. Я просто не умею писать. Стихи о лебедях мечты так и не подвинулись дальше заглавия, потому что я не нашла других таких же красивых слов, а если бы и нашла, то не сумела бы подобрать к ним рифмы. Я даже не могу описать, как я счастлива. Что ж это за писатель, который не находит слов для описания своего счастья!

Но это сейчас и неважно. Нисколько. Главное – что я безгранично счастлива. Я уверена, что более счастливой девочки нет в целом свете.

У нас новая квартира! Самая красивая и уютная! Ни за что не поверю, чтобы у кого-нибудь дома было лучше. И даже если я неправа, все равно никто в мире так не радуется этому, как я.

Всех моих прежних печалей как не бывало. Подумать, что когда-то мечта об отце, о добрых друзьях, обо всем том, что делает человека счастливым, казалась мне безнадежной! А теперь эта мечта осуществилась. Но я знаю: если бы я не была такая несчастная в том далеком вчера, то не была бы так счастлива сегодня. Не смогла бы, я чувствую. Как, например, не умеют быть счастливыми Витя и другие дети, у которых всегда было слишком много хороших вещей, но которые их даже не замечали.

Я думаю, что от вечной грусти, обидного чувства одиночества и горестных мыслей мое сердце стало таким большим, что теперь вмещает много-много радости...

Какие интересные дни я переживаю! Позавчера и вчера мы перевозили вещи и устраивались. Да-да, я обставляла свою собственную комнату! И уже не в воображении, как это бывало прежде. Конечно, если приглядеться, то увидишь, что в нашей новой квартире много места и мало вещей. Но вообще-то хорошо, когда в доме просторно: вещи можно расположить так, как это удобно, и не распихивать их с трудом по тесным углам.

Я уж и не знаю, с чего начать. Пожалуй, с нашего сегодняшнего новоселья.

У нас с бабушкой были гости!

Мы едва успели приготовить все, как на лестнице послышались шумные мальчишечьи голоса. Я побежала было открывать, но тут все смолкло. Потом шум опять возобновился. Бабушка встревожилась:

– Как бы эта машина не уронила их!

Бабушка все еще не доверяет нашему лифту.

Я вышла на лестницу, чтобы позвать мальчиков. Оказывается, они готовили сюрприз. Мне подарили книжку «Мальчики с улицы Пал», а бабушке – три альпийские фиалки. Хотя одна из них слегка помялась в портфеле у Вити, все же это было замечательно. Бабушка была явно растрогана, когда Витя преподнес ей букетик. Ведь бабушка очень любит цветы. И уж теперь она ими займется – у нас есть широкий подоконник и много солнца.

Среди всеобщей суматохи я не сразу заметила, что Урмас задержался в передней. Я пошла за ним. Порывшись в кармане пальто, он достал оттуда маленький сверток и пробормотал весь красный:

– Спрячь скорее. Это тебе. Потом посмотришь.

Я растерялась. Но за дверью снова послышались шаги, и я быстро сунула сверток в бабушкин сундук.

Пришли девочки. Они явились, конечно, без такого шума, как мальчики, и принесли нам торт и вазочку, какие на стену вешают! Я повешу ее под маминым портретом и зимой, если не будет цветов, буду ставить в нее зеленые сосновые ветки.

Когда все гости собрались, я им показала квартиру. Это было очень приятно. Я даже раскрыла настежь обе половинки окна, чтобы они полюбовались видом. За чащей крыш и клубами фабричного дыма далеко на горизонте синело море. Это было прекрасно!

По мнению мальчиков, самое шикарное это, конечно, лифт. Газовая плита и душ тоже недурны. Вите тут же захотелось похвастаться, как он умеет обращаться с такими вещами и как просто пустить теплую воду. Но хлынула такая сильная струя, что маленькую Хелле с головы до ног обдало водой. Хелле испуганно раскрыла глаза и уже скривила губы, готовясь заплакать, но тут Урмас сказал с серьезным видом:

– Кадри, вынь промокашки из всех тетрадей – мы обсушим Хелле.

Хелле засмеялась. А мне пришла в голову хорошая мысль. Мы пошли в комнату, разожгли камин и подвели Хелле поближе к огню, чтобы она обсохла.

Стульев всем не хватило, и мы расселись перед камином на новом коврике. Получилось вроде костра. Тогда мы решили: пусть это и будет наш последний пионерский костер, ведь большинство из нас уже переросло пионерские игры. Но для Хелле это был первый костер, и по ее широко раскрытым глазам было видно, в каком она восторге.

Тут бабушка потянула меня за рукав и растерянно прошептала:

– Что мне делать с бутербродами и пирожками? Когда их подавать и где накрыть стол?

Я оглянулась. Конечно, никакого стола не нужно – устроимся тут же, на полу. Задумано – сделано. Я взяла чистую скатерть и разостлала поверх ковра.

Ах, как все было вкусно и как нам было весело! Даже тетя Эльза и папа уселись с нами на полу. На стульях сидели только бабушка и мама Хелле. Когда дело дошло до торта, стало так шумно, что нельзя было расслышать собственных слов. Даже Юта смеялась во весь голос. Теперь я уже не могу вспомнить, что нас так рассмешило, но мне и сейчас становится весело, как только вспомню об этом дне.