Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Ясно, — отвечает Катя.

— За любое нарушение распорядка дня следует наказание. То же самое — за нарушение дисциплины, воровство, драку, пьянство и прочее. Всё ясно?

— Всё ясно, — отвечает Катя.

— Посмотрим, как тебе это ясно, — говорит Ольга Матвеевна, отворяя дверь столовой. Тошнотворный запах супа сразу становится сильнее.

Катя голодна, но она с большим трудом заставляет себя съесть хотя бы половину поставленной перед ней тарелки слипшейся комками холодной каши, её тошнит всё больше, пока она наконец уже совершенно не может есть, встаёт со стула, и от этого движения рвота поднимается в ней, как вода фонтана и выплёскивается на стол и на пол. Катя замирает, глядя на разляпавшуюся лужу и не зная, что теперь делать. Так она и стоит, пока не приходит заведующая столовой высохшая пожилая женщина и не бьёт Катю тяжёлой мокрой тряпкой по голове, так что вонючая влага брызгает на Катино лицо и остаётся в волосах. Катя садится на стул, сжавшись и закрываясь рукой, а женщина швыряет тряпку ей на колени, чтобы Катя вытирала свою рвоту. Катя благодарна женщине за то, что та больше её не бьёт, она собирает тряпкой лужу и относит её по частям в помойный таз.

Так она начинает жить в интернате, и живёт там дальше, потому что больше ей негде жить. Кате отрезают косу, чтобы в неё не забрались на поселение вши, выдают поношенную заштопанную одежду и отводят спальное место в бараке номер два, который всего вмещает двадцать спящих девочек, по десять у каждой стены. В бараке никогда не зажигается свет и нет ни одной лампы, вечерами он освещается жёлтым пролетарским фонарём, который светит в маленькое окошко, находящееся в задней стене под потолком. Фонарь гасят сразу после отбоя, в его мажущемся свету девочки раздеваются и залезают под одеяла, а дежурная по бараку остаётся последней на ногах и затыкает окошко лишней подушкой, чтобы не дуло из треснувшего стекла.

Вставать надо ранним утром, когда ещё сумеречно, быстро одеваться, убирать постель и идти есть кашу, которая всегда на завтрак. Оказалось, что когда каша ещё горячая, Катя может её есть и её не тошнит, только хлеба ей не достаётся, потому что она новенькая, хлеб у неё забирает Зина. Зина — это рослая рыжая девочка, на два года старше Кати, которая в бараке главная, часть девочек отдаёт ей свой хлеб, и она делит его между своими подругами, причём себе не оставляет почти ничего. Хлеб отдаётся молча и обыденно, словно это тоже записано в порядок дня. Некоторым девочкам из дома приходят посылки, которые тоже сразу сдаются Зине, та вскрывает их, аккуратно вынимает и возвращает письма, а всё остальное никогда не отдаёт. На третий день по поселению Кати в интернат на постоянное жительство Зине приходит очередь дежурить, она подходит к Кате, убирающей постель и говорит ей:

— Ты сегодня дежурная. После ужина — сразу чистить парашу, чтобы успела до занятий, а здесь убирать будешь перед отбоем.

Сортир Катя чистит медленно, потому что нет сноровки, ведро черпает мало нечистот, отвратительный запах иногда заставляет Катю выйти на улицу, чтобы отдышаться, а в конце работы она поскальзывается на железной лесенке из четырёх ступенек, ведущей к крышке асенизаторной цистерны и чуть не выливает содержимое ведра на себя, часть всё же выплёскивается на землю, и Кате приходится собирать грязный песок совком обратно в ведро. Она возвращается к сортиру снова на перерыве занятий, и после них, и оканчивает свою работу уже в темноте, бегом относит ведро в сарай и несётся мыть пол в бараке, при свете фонаря, руки у неё пахнут фекалиями, которые не удаётся смыть холодной водой. Она еле успевает закончить мытьё до отбоя, кладёт тряпку в ведро с грязной водой, вытирает мокрые руки о подол и несёт ведро выливать за цистерну, где земля поглощает каждый вечер нанесённую с неё же грязь. На улице очень холодно, потому что совсем близко ноябрь, небо не покрыто облаками, видно звёзды, и невысоко над забором, чуть в стороне от ворот, висит большая круглая луна, такая белая, словно слеплена из свежего творога.

Катя сливает воду из ведра и ещё раз смотрит на луну, прежде чем уйти, и только убедившись, что луна, как чётка фотография, уже запечатлелась в её памяти, бежит назад, с одной тряпкой в пустом ведре. Возле сортира её окликает голос Зины, ходившей на ночь по нужде, и Катя останавливается в полутени, которую бросает угол барака в противоположную сторону от фонаря. Зина подходит к ней не спеша, жёлтый свет падает ей на широкое лицо, рыжие волосы, стриженные до щёк и поношенный великоватый ватник.

— Ты парашу плохо убрала, — тихо говорит Зина, голос её по-блатному поскальзывается на слове «параша».

— Почему плохо? — спрашивает Катя. — Я ж вроде убирала.

— Пойдём, сама посмотришь.

Они идут к сортиру по размашисто протоптанной сапогами девочек тропинке в грязи. По дороге Зина нагибается, зажигает спичку о сапог и припаливает вынутый из кармана окурок. Курит она молча и бережно, долго не выпуская каждую порцию дыма. Посередине сортира, между дырой в полу и дверью, лежит зловонная кучка говна, почти чёрная в негативном свете луны. Рядом с ней видна и разлитая моча, от которой поднимается лёгкий пар.

— Что это? — спрашивает Зина, оставаясь на пороге. Она затягивается окурком, сощуривая от усилия глаза.

— Это уже после того, как я убирала, — говорит Катя. — Видишь, парит ещё.

— Правильно, это я сделала. Только что.

Катя молчит.

— Чего стоишь? Убирай. А то до утра вонять будет. Куда пошла?

— Совок надо взять.

— Руками убирай, чего за совком таскаться.

— Зачем руками?

— Чтобы быстрее было, дура.

— Чтобы быстрее было, не надо было срать на пол, — говорит Катя, и тут же получает сильный удар кулаком в зубы, который отбрасывает её к стене, она выставляет вперёд локоть и больно бьётся им об отсыревшее дерево. Зина входит в сортир, наступая сапогом в лужу собственной мочи. Катя пытается увернуться от неё, но Зина хватает её за волосы. Она тушит окурок о Катину щёку, так что та взвизгивает от боли, и прячет его в карман.

— Срать было не надо? — говорит она чистым и спокойным голосом, после чего коротко бьёт Катю кулаком в живот, но не даёт ей согнуться, вытягивая вверх за волосы. Катя стонет от боли, зажмуривая глаза. Зина бьёт её ещё раз, потом коленом в низ живота, и отпускает. Катя сгибается и сползает боком по стене на колени. Зина берёт её за шиворот и протаскивает по полу к луже, и, присев и надавив Кате на затылок, вжимает её лицо в тёплую, гадко воняющую массу, потом отпускает и встаёт. Катя плюясь садится на колени, держится одной рукой за живот, а второй вытирает с лица кал.

— Ещё хочешь? — спрашивает Зина.

— Нет, — говорит Катя, чувствуя на губах вкус Зининых фекалий и вонь.

— Тогда давай убирай.

Катя тщательно сгребает раздавленную кучку руками и выносит её к цистерне, сдавленно дыша от сильной боли в животе. Кал не хочет отлипать от пальцев, ляпаясь кусочками в гниющую жижу под отверстием люка, и, чтобы избавиться от него, Катя вытирает ладони о железные края. Спустившись с лесенки, она приседает, и моет руки и лицо мокрым песком. Плакать она начинает только теперь. Песок клеится к щекам, она вдыхает его в рот и выплёвывает обратно. Зина ждёт её возле сортира.

— Давай скорее, отбой уже давно, — тихо напоминает она. — Лужу можешь не вытирать, до утра сама высохнет.

Катя встаёт и отряхивается. Творожная луна всё так же светит ей в лицо. Луна находится далеко, и даже если Катя станет ей кричать, всё равно не услышит, поэтому Катя считает её глухой.

— Поди сюда, — говорит ей Зина, когда Катя проходит мимо неё. Катя вздыхает и нехотя поворачивается, затравленно глядя на свою мучительницу. — Поди-поди, бить не буду, — Зина стоит, облокотившись спиной на закрытую дверь сортира, руки её засунуты в карманы ватника.

Катя подходит, и Зина, вытащив руки из карманов, берёт её за плечи и прижимает к деревянной стене. Она смотрит Кате в лицо, а Катя поднимает глаза и смотрит на звёзды, чисто горящие высоко над землёй, ей холодно сквозь колготки, юбку, носки и дырявый сапог, живот ноет после ударов, на губах вкус кала и крови, сочащейся из оцарапанной о зубы внутренней стороны нижней губы, но Катя думает о том, что звёздам тоже холодно там, в открытой чёрной пустоте, где дуют сильные ветры, и сами звёзды, наверное, состоят сплошь изо льда. Зина начинает её целовать, нежно растопыривая губы и прижавшись к Кате всем телом, руками она по-прежнему держит Катю за плечи. Катя закрывает глаза от холода и распрямляет руки по стенке сортира, словно хочет уснуть.

12
{"b":"101811","o":1}