В таких дозах клофелин бьет наверняка. Да и со временем я не ошиблась. Мединститут ведь за плечами.

Еще раз посмотрела на его профиль, откинутую на спинку кресла голову.

Поймала такси и доехала до дома.

Вошла. Разделась и села в прихожей без сил.

На меня грустно смотрел Васька, стоявший рядом с пустой миской. Смотрел голодными, сиротливыми глазами.

Завтра, родной. Нету сил. Просто нету сил. Потерпи.

Легла спать. В ноги прыгнул Васька. Как раньше.

Притянула его к себе. Обняла. И сладко заснула. Мы опять были очень счастливы.

До завтра.

*

Завтра взорвалось в семь пятнадцать утра. Голосом Дельфина из магнитолы:

Это твой щенок. Теперь он твой навсегда,

И ты не хочешь, но считаешь его дни и года.

И с каждым новым днем твоя любовь к нему растет.

Она станет огромной, когда он умрет!

Васька поднял голову на звук взявшейся словно из ниоткуда музыки. Тряхнул ушами. Вытер о подушку окровавленную морду. И методично продолжил грызть горло хозяйки.

Потом снова поднял голову.

Тявкнул.

Ничьи

…На рынке, возле метро «Речной вокзал», среди гвалта продавцов хурмы и разных других фруктов.

Собака передвигалась зигзагами, наклонив к земле голову, и таращилась безумными от голода глазами на окружающих ее людей. Вдруг она резко развернулась всем телом и одним прыжком оказалась в центре небольшой площадки, окруженной со всех сторон палатками. В том месте, куда секунду назад упал недоеденный кем-то хот-дог. Она жадно схватила его и, не жуя, проглотила в один момент.

В тот же момент собаку подбросил в воздух удар ногой в брюхо, она отчаянно взвизгнула и опрометью бросилась бежать. Раздался свист. Собака заметалась, определяя направление выхода, и юркнула в просвет между палатками.

– Тварь какая, будет мне тут еще антисанитарию разводить да заразу приносить всякую! – крикнула молодая жирная торговка в заляпанном сером халате.

Раздался дружный гогот молодых азербайджанцев, кинувших хот-дог.

– Валынтина, эта твар третий за сегодня, скоро будим звезды тибе на палатке рысоват, как на самалетах за сбитого! Га-га-га-га-га! – заржал один из них.

Она докурила, бросила окурок на землю и направилась к своему ларьку.

– Витьк, хорош филонить, ящики пустые иди забирай! – крикнула она еще раз, грузчику, который лузгал семечки, крикнула и чему-то улыбнулась.

Бомж Валерка неопределенного возраста сидел, прислонясь спиной к стене вестибюля метро и вытянув перед собой синюшные, все в кровоподтеках ноги, похожие на два куска рубероида. Он что-то ел, методично доставая какие-то куски из дырявых авосек. Подняв мутные глаза, он увидел у забора напротив загнанную собаку, которая тяжело дышала и отрыгивала куски непрожеванной сосиски.

– На, возьми, что ль? – протянул он ей.

Собака обнюхала, взяла с опаской зубами, и, не сводя с Валерки глаз, стала жевать.

– Во, вишь как? – усмехнулся Валерка. – Без еды оно тяжко… На вот еще тут… Поправься…

Он неспеша собрал сумки и пошел по направлению к парку, заглядывая по пути в урны.

Начала падать с неба первая октябрьская крупа.

Валерка остановился, посмотрел на небо, поднял воротник куцего пальто и двинулся в глубь парка.

Собака семенила за ним.

*

Они прожили вместе еще три дня. Слоняясь по парку и добывая случайную пищу. А потом стало совсем холодно, и пошел настоящий снег.

Тяжело.

*

Вечером четвертого дня он добрел до палатки с надписью «Шаурма», постучался и потянул на себя дверь.

Его сразу обдало запахом мяса, лука и жирным обволакивающим теплом.

Он поставил на пол палатки объемистый целофановый пакет и сказал:

– Беслан, дай четвертачок, я тут товар принес.

Макс

Макс – породистый, достойный во всех отношениях пес.

Хотя иногда он ведет себя как настоящая свинья. Mакс – подонок. Спровоцирует драку, поперекает всех и съебывается.

Макс – симулянт; если он случайно обгадил себе лапы, за что неминуемо от меня получит, начинает хромать и оглядываться, заметила ли хозяйка, как болят его несчастные, свежеобосранные ноги.

Макс бесконечно еблив и любит всех сук, независимо от возрастов и размеров.

Макс – подарок первого мужа.

Макс любит, когда я беру его на колени, но сам никогда не просится.

У Макса больной позвоночник. Больной позвоночник Макс не симулирует никогда, хотя на руках проебывать время ему нравится, он даже поскуливает. А может быть, он скулит от боли, но я стараюсь об этом не думать.

Макс – мужик. У него уже есть свои дети. Дети умные, красивые, хорошо воспитанные и даже, не побоюсь этого слова, гениальные, потому что у них самый лучший в мире отец.

Я достаточно сильно привязалась к нему за это время, и мне немного стыдно перед ним… но он стал предсказуем, и в этом его беда.

Все его фортели и финты ушами стали однообразны и скучны.

В общем, Макс мне надоел. Оставляю его тебе. Думаю, тебя он еще позабавит.

*

Иван Федорович снял с себя кожаную маску, отстегнул от стены цепь от ошейника, снял с себя ошейник, затем латексный костюм с пришитым на заднице хвостом, аккуратно сложил все это в дипломат. Плюнул в стоявшую перед ним миску с «Педигрипалом».

Затем надел рубашку, костюм, повязал галстук.

Еще раз перечитал записку Ольги, которую она прилепила к зеркалу в прихожей для своей подруги Наташки.

Взял Ольгину губную помаду и написал в конце ее записки: «ХУЙ ВАМ, А НЕ МАКС».

*

Вышел из подъезда. Подошел к таксофону. Позвонил сыну. Спросил, как у него с сессией. Услышал дежурное: «Хорошо».

Сказал, что вернулся из командировки. Скоро будет.

Сука. Пизда. Чего ей не хватало?

Денег? Прихотей? Все… все ведь отдавал…

А мне? Мне ведь так мало надо было.

Нет.

Надоел.

Скучно ей, видите ли… Не то. Наташке, блядь, написала. Твари этой убогой. Она в жизни книги не прочла. Тоже мне, хозяйка. Посредственность, бля.

Дошел по набережной до «Рэдиссон Славянской». Поднялся на мост.

Вода.

Глупость…

Вынул из карамана Ольгину фотографию.

Посмотрел.

Положил обратно.

Хватит.

*

– …Тело немного разложилось. Но основные моменты присутствуют. Посмотрите, пожалуйста, – сказал очкастый, с таксообразным лицом, санитар.

Две женщины подошли к телу, накрытому простыней. Откинули простынь. Одновременно склонились над ним.

– Ваня… – с ужасом отпрянула та, что постарше.

– Макс?.. – недоумевающе сказала та, что моложе, обращаясь к санитару. – Зачем?.. Так ведь… так ведь очень сложно…

– А вы… Вы работали с ним? – спросила та, что постарше, в ужасе закрыв лицо руками.

– Нет. Я вообще не работаю. Я собак развожу, – ответила та, что моложе.

Она почесала нос, облизнула губы и, внимательно оглядев санитара, спросила его: – А вы собак любите?..

С Новым годом

Москву охватила традиционная предновогодняя лихорадка. Толпы людей сновали, подобно муравьям, в панике покидающим развороченный муравейник.

Хаотично и практически бесцельно.

Стая беспризорных ребят, от 12 до 15 лет, взъерошенных и оборванных, сгрудилась в бесплатном туалете напротив метро «Краснопресненская» и что-то с жаром обсуждала.

– А чо тереть-то, – сказал самый рослый из них, по-видимому лидер. – Леха с Ганджиком поедут в трубу на Пушке, мы с Гешкой – в переход на Театральную, ну а Малой с Вадькой пойдут к высотке на Новом Арбате. Там ща празники детские уже начались, еще не «елки» но все равно заебись.

– А чо мы на холод-то пойдем? – попробовал возразить Вадим. – Чо, бля, другие как люди, а мы мерзни, што ли?

– Ты ща довыебываешься, – ответил вожак, – сказано пойдете, значит пойдете. Ты вон за клей еще должен, а Малой ваще всегда пустой, с копейками приходит. Да и не сцыте. Часа три постоите, перед Новым годом всегда ништяк подают.