– И самое неприятное во всем этом то, что если оставить в стороне моральные аспекты и постараться посмотреть на это чисто практически, кто угодно из этих информаторов мог стать убийцей. Насколько я понимаю, убийство могло быть актом личной мести, превратившейся в политический террор. Вы проверяли конюшню информаторов Фолькессона?

– На это я не хочу отвечать, – сказал Карл, при этом подумав, что на "фирме" такая идея никому не приходила в голову. – А что ты думаешь о гипотезе, связанной с палестинской организацией?

Понти пожал плечами.

– Она мне кажется невероятной, но и ее исключать нельзя. Среди палестинцев существует чертовски много одержимых, это надо четко уяснить.

– А почему она кажется тебе невероятной?

– Чисто статистически и исторически. Ни одна палестинская организация не должна заниматься террором в Швеции – такова их стратегия. Это, конечно, не исключает возможности, что какая-нибудь небольшая секта, того или иного рода, решила, что их стратегия устарела и ее надо менять, вот и взрыв. Но я не знаю. Если бы знал, узнал бы и ты, услышал бы об этом в "Дагенс эхо".

– Несмотря на то что ты поддерживаешь палестинцев?

– Да, я поддерживаю палестинцев, и мне не нравились методы работы Фолькессона в последнее время, но я не за убийство шведских полицейских, если ты об этом. Кстати, именно поэтому я и поддерживаю палестинское движение против такого вот.

– Потому что было бы больше вреда, чем пользы?

– Да, хотя и не собираюсь вступать в дискуссию с людьми из "фирмы". Ты еще что-нибудь хочешь узнать?

– Да, правда, это не связано непосредственно с данным расследованием, но две вещи меня интересуют.

Карл знал, что ныряет еще глубже. То, о чем он хотел спросить, раскрывало и содержание их общей оценки самого Понти. Но любопытство заставляло его спрашивать, а интуиция с неожиданно удивительной силой подсказывала, что ему удастся раздобыть очень важные сведения.

– В начале 70-х годов израильтяне прислали в Швецию своего секретного агента, прекрасного эксперта по хитроумному планированию акций. А тебе удалось разоблачить его всего за несколько часов.

– Да, помню этот случай. Он, кстати, оказался великим событием всей моей жизни. Ну?

– Как тебе это удалось?

Понти тихонько рассмеялся. (Карл проклинал темноту, она не давала ему возможности видеть лицо собеседника.)

– Пойдем пройдемся. Меня радует, что эта история все еще остается в анналах и перемалывается. Но в твоей работе, как и в моей, объяснение лежит на поверхности, и поэтому его не найти. Да, это действительно превосходная и поучительная история.

Они медленно зашагали вдоль берега и подошли к лестнице, ведущей в город. Был поздний вечер. Народу мало, и их никто не видел.

У израильтянина была прекрасно разработанная легенда. Когда Понти встретил его на Центральном вокзале и впервые услышал его историю, он пришел к выводу, что проконтролировать ее никогда не удастся, что все детали, которые и можно было бы проверить, точны, а значит, надо не проверять, а просто поверить в истинность самой истории. Но пропалестинское движение в течение многих лет было уже мишенью для провокаторов, для "фирмы" и IB, для произраильских частных шпионов и самих израильтян.

Как раз в тот вечер в Стокгольме находился Гассан Канафани по чисто личному делу, связанному с одной журналисткой из "Дагенс нюхетер", но повода идти к нему не было. Поскольку, однако, палестинец был гостем в шведской большой семье "левых", его можно было выдать за кого угодно и сказать, что он случайно оказался в квартире недалеко от Центрального вокзала.

Взяв с собой человека, которого вскоре разоблачат как израильского агента, Эрик Понти и отправился на эту квартиру. Вскоре как бы между прочим он объяснит положение дел палестинскому руководителю НФОП, и они договорятся, что Канафани в отдельной комнате задаст несколько вопросов возможному "другу" и "американскому солдату", отказавшемуся воевать против Вьетнама.

Канафани быстро убедился в том, что история этого человека была очень, очень хорошо отработана. Тот даже точно описывал коридоры тюрьмы Рамле, правильно называл имена узников и номера камер, где те сидели, и все остальное. Да и сам он просидел полгода в камере № 14. А те, кого он перечислял как товарищей по камере, действительно сидели там. Прежде всего – Абдул Хассан Латиф. Только Абдул Хассан Латиф, несмотря на пытки, так никогда и не раскололся и ни в чем не признался; его даже осудили лишь на том основании, что он принадлежал к этой организации. Израильский же агент "знал" точно историю Абдула Хассана Латифа как оперативника "Аль-Фатх", так же как и об оперработнике "Аль-Фатх" и о других, то есть версию израильтян. Кроме того, он слышал ее от самого Абдула Хассана Латифа в камере № 14 – так сказал он Канафани.

Абдул Хассан Латиф действительно принадлежал к НФОП, но только к совсем другой группе и к совсем другому объединению, нежели считали израильтяне. Кроме того, Латиф был одним из старых друзей детства Гассана Канафани, который был уверен, что Латиф по многим причинам никогда не рассказал бы эту израильскую версию американскому соседу по камере. Никогда.

– А потом я все время удивлялся: может быть, агент узнал самого Канафани и понял, что произошло, – закончил Понти свой рассказ. – Ну а теперь я слышу от тебя, что история эта стала популярной даже на международном уровне. Да, черт возьми, как же были израильтяне удивлены!

Они поднялись на улицу Аттербума и остановились, опершись о стену и разглядывая темную поверхность воды, свет на островах Эссинге и движение транспорта по мосту Эссингеледен. Сама же улица по обе стороны была пуста.

– А что ты потом сделал с этим парнем? – спросил Карл, стараясь не показать, как важно ему знать это.

– Я пошел с ним на стоянку такси на площади Норра Банторьет и сказал, чтобы он благодарил свою счастливую звезду за то, что все это он пережил не в Бейруте, а в Стокгольме. Потому что здесь нам достаточно лишь выгнать израильского агента. "Надеюсь, мы никогда не увидимся", – сказал я.

– Ты угрожал ему?

Понти рассмеялся.

– А-а, значит, в отчете он так написал? Та-ак, не понравилась ему ситуация. Чертовы провокаторы, потерпев неудачу, они всегда норовят дать объяснения. Но не будь Канафани случайно в городе в тот вечер, я никогда не схватил бы этого дьявола. Он настоящий профессионал. И операция была подготовлена отлично. А предыстория тебе известна?

Карл кивнул. С языка готовы были сорваться вопросы: "Как звали девушку из "Дагенс нюхетер"? Может ли она подтвердить, что Канафани был там? Знает ли еще кто-нибудь эту историю? Через какое время после этой истории был убит Канафани, его ведь взорвали в его же машине в Бейруте? Сделали ли это израильтяне? Есть ли тут какая-нибудь взаимосвязь?"

Но Карл решил отказаться от этих вопросов. История, должно быть, правдива, она настолько логична и практически объясняла то, чего не смог сделать ни один аналитик службы безопасности. Именно так все и произошло, когда был разоблачен израильский секретный агент Бен Тевел?

– Так вот, черт возьми, как это было, – помолчав, сказал наконец Карл. – История эта так и оставалась крепким орешком, никакого объяснения ей так и не нашли.

– Что доказывает, сколь я опасен и так далее.

– Да, примерно так.

Они молча продолжали прогулку.

Карл никак не мог сосредоточиться на чем-то одном, самые противоречивые мысли одолевали его. Ведь при всех обстоятельствах ситуация была абсурдна. Если многие годы на Понти смотрели как на врага, не найдя объяснения истории Бена Тевела, то почему больше полагались на тайное телефонное прослушивание, а не воспользовались возможностью просто пойти к человеку и поговорить с ним? А может быть, Карл просто наивен и, как прежде, продолжает считать, что люди говорят правду, поскольку лгать отвратительно?