Нежданно-негаданно в первой же гостинице, «Октябрьской», им отвалили шикарный полулюкс с мягкими диванами в гостиной и со спальней за гремящим занавесом, который друзья тут же назвали железным. Номер располагался в бельэтаже, и от входной двери к нему пролегал путь, который и сталкеру не снился: коридоры, винтовые лестницы, повороты и зигзаги.

— В случае пожара, — сказал с.н.с. Колупаев, — прыгаем прямо в окно. Ну их к черту, эти катакомбы.

С.н.с. Трефилов согласился, и это согласие было признанием того, что в Ленинграде командовать парадом будет Колупаев. С первого дня знакомства друзья боролись за место у руля. Они и познакомились-то во время сокрушительной полемики по поводу теоремы Геделя. Уже все забыли про теорему Геделя, пили, пели и плясали, а Трефилов с Колупаемым в углу орали о метатеориях и метаметатеориях.

Некоторые сферы влияния они поделили сразу. Например, в походах Колупаев беспрекословно подчинялся Трефилову: греб вправо, когда тот орал: «вправо, мать твою…»; нес то, что приказывал нести Трефилов; шел следом по тропе. В научных же и особенно околонаучных делах уверенно рулил Колупаев: он был удачливее, эрудированнее, и язык у него был подвешен лучше. Трефилов не был глупее; но словарь его состоял исключительно из слов-паразитов, и только у Колупаева хватало терпения вышелушить сокровенный смысл из его «значит» и «это самое». Место под солнцем они делили строго пополам: оба были в одинаковой должности, на одинаковых ставках, за дело брались всегда вдвоем и черную работу друг на друга не спихивали. И были они оба на хорошем счету: идей хватало, работа шла, и статьи выходили одна за другой, и о них так и говорили на всяких конференциях: «подход Трефилова-Колупаева», «лемма Трефилова-Колупаева», а кое-кто даже и не знал, что это не один человек, а два.

Время от времени они сходились на нейтральной территории и играли по гамбургскому счету: в настольный теннис или шахматы. Или же между ними происходил такой диалог:

— Побуцкаемся?

— Побуцкаемся!

— До первой кровянки или как?

— Или как!

И происходила нормальная драка, после которой побежденный бежал за бутылочкой, и друзья ее мирно распивали, делясь впечатлениями:

— Ты когда с левой зашел, я думал — лягу! а увернулся…

— Ух ты падла! Зуб-то шатается!

— Да он у тебя все равно болел!

— Да болел-то не тот, а рядом!

— Ну а чо ж ты — видишь, кулак летит, и не тем зубом подворачиваешься!

— Да пошел ты…

Но это было в студенческие годы, а потом появились жены и дети, к тому же у Трефилова справа обнаружилась печень, а у Колупаева слева — сердце, и друзья перешли к более мирным играм. Но даже и дрались они не по злобе, и только однажды, во время суперматча в рэндзю, Колупаев, проигрывая с разрывом в сорок партий, почувствовал вдруг ненависть к Трефилову — и настоял, чтобы матч тут же прекратили.

Время от времени кто-нибудь из друзей совершал внезапный набег на чужую территорию. Для профилактики: на то и щука в море, чтоб карась не дремал! Вот и на этот раз Трефилов, хоть и не имел командировочного опыта, внезапно перехватил инициативу: именно ему принадлежала идея пойти в «Октябрьскую».

— Ты псих, что ли? — говорил ему Колупаев. — Гостиница у вокзала, и мест в ней быть не может.

Места, однако, были, и Колупаеву удалось восстановить статус-кво только на знании гостиничных порядков: «Бери анкету, здесь пиши вот так…», и дорогу у дежурных спрашивал тоже Колупаев.

Итак, Трефилов был отброшен на исходные рубежи, друзья обменялись понимающими улыбками, а Колупаев, закрепляя победу, ткнул Трефилова кулаком в бок и сказал:

— Главное сделано. Место стоит 4.50, живем неделю. Итого освоили 60 рублей. Пошли грабить город, что ли?

Следует отметить, что друзья прибыли в город на Неве не просто так. Для конспирации в командировочных заданиях было написано то и се, но основная цель была сформулирована руководством просто и ясно: потратить командировочный фонд. Для родной организации друзья были готовы на все: лежать на амбразуре, летать самолетами Аэрофлота, а о такой мелочи, как 12 подвигов Геракла, я уже и не говорю.

На Невском валил мокрый снег, ветер щупал ребра, было сыро, темно и неприютно. Поэтому друзья добрались только до ближайшего гастронома.

— Ё-моё! — сказал с.н.с. Трефилов. — А мясо-то! По рупь девяносто. Это ж надо, а!

Трефилов очень любил мясо, но в городе на Енисее мяса почему-то не было.

Колупаев снисходительно улыбался. Он в командировках видел и не такие чудеса. Он, например, в городе Минске однажды ел сайру бланшированную в масле, и запивал ее сгущенкой. И то и другое он купил в ближайшем гастрономе без всякой очереди. Это было пять лет назад, в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году, двадцатого сентября, в шестнадцать часов по местному времени. А тут — всего лишь мясо!

Ужинали в номере. Был ящик пива, охлажденного в ванне, кило копченой скумбрии; сыр и колбаса были нарезаны ломтями в два пальца толщиной: много ли надо советскому интеллигенту? После четвертой бутылки привычно перешли к основному вопросу, их заботившему: о взаимосвязи Художника и Жизни. К часу ночи привычно сошлись на мысли, что Художник не должен отсиживаться в башне из слоновой кости и — отправились за железный занавес.

И был Русский музей, и кунсткамера, и дом Федора Михайловича Достоевского, и много еще чего было. Но, скажем прямо, Северная Пальмира друзьям не понравилась, особенно Колупаеву.

— Во-первых, архитектура говорил Колупаев. — Все по линейке, глазу не за что зацепиться. А главное — деревья. Ну город — голый, как коленка! Ты видел здесь хоть одно дерево? Вот в Киеве — шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на какой-нибудь каштан.

— Да может, это самое. — предположил Трефилов. — Зима все-таки.

— Ну да. Зима. Ты у нас специалист по зимним деревьям!

Прошлой зимой ходили они в поход, и Трефилов сказал кому-то из новичков найти сухую березу и срубить ее на дрова. «А как узнать, сухая она или нет?» — спросили Трефилова, и он ответил: «А очень просто: листьев нет, значит — сухая!»

На третий день, в Эрмитаже, от обилия нагой натуры, друзья вспомнили вдруг о женах и культурная программа стала тесниться магазинной. Да и темы вечерних бдений существенно расширились. Колупаев после седьмой бутылки договаривался до того, что социалистическая экономика — это вообще нонсенс, и таковой экономики не было, нет, и быть не может, а есть экономика вообще; Трефилов при этих словах многозначительно показывал на отдушины и избегал даже междометий.

Колупаев неожиданно урвал швейную машину «Чайка» с ножным приводом и всякими операциями. Машина съела все колупаевские наличные, размещалась в немаленькой тумбочке и изрядно весила. «Допрем!» — решил Колупаев, предвкушая, какую ночь подарит ему за эту машину жена: столько лет бегать через весь город к свекрови, чтобы подшить и подрубить! Нести тумбочку было невозможно, и Колупаев катил ее по снегу на поддоне.

Трефилов со своими покупками поступил просто: купил станковый рюкзак, мечту о котором лелеял уже несколько лет, и спихал все туда. Однако, выйдя из гостиницы, Трефилов сказал: «Ё-моё! А мясо-то! Неужто я двухрублевого мяса домой не привезу!» И набил еще портфель мясом.

— Дома печь да щи. Замечтал Селиверст, — декламировал Колупаев, сидя в Пулково. — Бабья рожа встала из воздуха. Да как дернет рябой — чуть не тыщу верст отмахал без единого роздыха!

— Да… — мечтательно говорил Трифонов. — Счас бы в грудях затеряться… А до регистрации еще три часа!

— А давай вещи упакуем! — осенило Колупаева. — А то возьмут да не примут! Я раз летел из Риги…

В очереди и впрямь было веселее: то кто-нибудь лез нахрапом, то у кого-нибудь что-нибудь отказывались упаковывать. А, когда объявили регистрацию на Красноярск, до стола упаковки оставалось два человека.