По приказу царицы сопровождавший ее адъютант справился об имени оригинального художника. Екатерина собственной персоной вошла в увешанную иконами сумеречную горницу, чтобы познакомиться с молодым Лажечниковым. Бедный юноша ни жив ни мертв стоял перед прекрасной, всесильной женщиной, которой его неуклюжая покорность и его страх доставляли едва ли не большее наслаждение, нежели чучела, им изготовленные.

Лажечников был высок и ладно сложен. У него было одно из тех лиц, которые располагают к себе с первого взгляда.

Он понравился императрице, и судьба его была решена, счастье улыбнулось ему. Императрица умела распознавать таланты. Она открыла в Лажечникове зоолога, как прежде в Орлове открыла государственного мужа, а в Потемкине – полководца.

Благодаря императрице Лажечников стал ученым, философом и естествоиспытателем, ибо науки в ту пору еще не подразделялись так строго, как в сегодняшние дни. Получив необходимое предварительное образование, он продолжал обучение в нескольких немецких университетах и затем на один год был направлен в Париж.

Оттуда Лажечников возвратился на родину совершенно светским человеком: элегантным, галантным и опасным для женщин. Симпатичный молодой человек превратился в красавца-мужчину, а галантный любимец дам – в прославленного ученого.

Однако за время заграничных вояжей Лажечников лишь разучился делать то, в чем прежде был так искусен и виртуозен, изготовлять чучела животных, а ничему путному взамен не научился. Впрочем, он ловко жонглировал научными терминами и, как попугай, повторял фразы парижских философов.

Кто бы отважился усомниться в его научном величии?

Ни одна душа, кроме него самого.

Как все невежды, он питал неутолимую ненависть ко всем, кто обладал знаниями, либо эрудицией, либо просто был талантлив. И вследствие этого, в тот момент, когда он узнал о предстоящем приезде Дидро в Петербург, в нем пробудилось замешанное на ревности и страхе чувство, и, из опасения оказаться разоблаченным великим энциклопедистом, в нем возникло навязчивое убеждение, что Дидро-де направляется сюда лишь с той целью, чтобы сделать из него посмешище и повредить его репутации. Он возненавидел Дидро еще до того, как познакомился с ним, замыслил месть задолго до обиды, даже еще до того, как Дидро вообще что-либо узнал о существовании Лажечникова, великого набивателя чучел и мелкого историка природы.

Опрометчивое высказывание выдало императрице душевное состояние Лажечникова, а в Екатерине Второй было достаточно желчи, чтобы отныне вдвойне радоваться предстоящему визиту Дидро.

Автор «Племянника Рамо», в лютую зимнюю стужу, трясясь по ухабам, в скверном экипаже, не раз успел раскаяться в своем решении, но встреча, устроенная ему в Петербурге императрицей, с лихвой вознаградила его за все перенесенные страдания. Гильдии купцов, корпорации, школы, академия вышли ему навстречу. В сопровождении графа Орлова ему пришлось подняться в парадную карету, запряженную шестеркой лошадей. Она была целиком изготовлена из стекла, что не только позволяло самому Дидро все видеть, но и праздной толпе зевак лицезреть великого философа. Воинские подразделения образовали шпалеры вдоль всего пути. У основания лестницы Зимнего дворца его ожидала Екатерина Вторая в окружении всего двора. И теперь, когда она в тронном одеянии, с короной на прекрасной голове, воплотившейся мечтой предстала перед ним, то показалась ему исполненной еще большего очарования, еще более соблазнительной, нежели на полученном от нее портрете.

Он восхищенно поцеловал руку, сердечно протянутую ему, и от удовольствия и восторга дважды споткнулся, когда царица взяла его под руку, и они начали подниматься по мраморным ступеням.

Екатерина не могла отказать себе в удовольствии самолично проводить гостя в апартаменты, устроенные для него во дворце вблизи ее покоев. Она сама ознакомила его с ними, а затем подвела к массивному шкафу, заполненному самыми значительными произведениями французской литературы. Она извлекла один из фолиантов и раскрыла крышку книги. Это были диалоги Дидро.

– Не могу выразить вам, господин Дидро, – присовокупила она с любезнейшей улыбкой, – как я счастлива, что вы посетили меня, да, вы теперь принадлежите мне, и никакая сила на свете не отнимет вас у меня.

– Распоряжайтесь мной, – ответил Дидро. – Отныне вы зрите у своих ног на одного верноподданного больше.

И философ в это мгновение действительно опустился на колени перед прекрасной тиранкой и словно русский мужик приложился губами к краешку ее одежд.

Екатерина Вторая поспешила поднять его и за эту поистине варварскую лесть приколола ему орденскую звезду, до сей поры сверкавшую на ее собственной пышной груди.

Покончив с этим, всемогущая фея покинула гостя. Дидро еще раз благословил фортуну и бросился переодеваться в новый парижский костюм. Полчаса спустя он появился в огромном зале для приемов, где уже собрался весь двор.

Здесь его сначала поприветствовала грациозная президентша Академии, очаровательная княгиня Дашкова. Она тоже показалась Дидро намного обаятельнее, чем на портрете. Да, в жизни она выигрывала даже больше царицы, ибо обладала одним из тех изящных, одухотворенных лиц, которые лишь во время беседы проявляют свои достоинства, а в волнении полностью открывают свое очарование. Вскоре появилась императрица. Она уже успела сменить туалет и теперь предстала в декольтированном платье из тяжелого голубого шелка со шлейфом по обычаю того времени[9]. Ее густые волосы словно снегом были припорошены пудрой, а голову украшала маленькая бриллиантовая корона, увенчанная греческим крестом, – ни дать ни взять Венера в кринолине.

Она взяла Дидро под руку и представила его, бедного философа, присутствующим дамам, высокопоставленным сановникам и кавалерам.

Затем она оставила двор и вместе с Дидро, княгиней Дашковой, графами Паниным[10] и Орловым, графиней Салтыковой и госпожой фон Меллин уединилась в салоне, убранном в китайском стиле.

Тесным кружком избранные расположились вокруг камина, источающего уютное тепло и, словно компания добрых друзей, предались непринужденной, оживленной беседе о науке и литературе, о международном положении, о Франции. Дидро увлекся беседой, говорил складно, блестяще и привел в восхищение всех присутствующих, особенно императрицу.

Все благодарили судьбу. В императрице не осталось больше и следа утомления и скуки, от которых в последнее время ее приближенные приходили в такой ужас. Она проявляла скорее какое-то беспокойное нетерпение. Она будто ожидала чего-то.

Время от времени она наклонялась к княгине Дашковой и едва слышно переговаривалась с ней. Наконец, камергер доложил о господине Павле Ивановиче Лажечникове.

Лицо царицы просияло.

В изящнейшем французском придворном наряде вошел Лажечников, свеженапудренный и благоухающий духами. Он поклонился монархине, потом всей компании и остановил взгляд лучистых голубых глаз на Дидро.

– Господин Дидро, позвольте мне представить вам Лажечникова, – промолвила императрица, намеренно не упоминая научного звания последнего. – Вам, вероятно, уже хорошо знакомо его имя?

Дидро, ни сном ни духом не ведавший о научном величии Лажечникова и введенный в заблуждение атлетическим телосложением ученого, предположил, что видит перед собой одного из героев баталий, и ответил, учтиво склонившись:

– Безусловно, господин генерал, слава о вашей отваге, о вашем военном гении уже давно докатилась до Франции.

Вся компания, получив к тому знак императрицы, залилась громким смехом, таким громким, хотя и сердечным, каким при дворах и уж тем более при дворе Екатерины, где нос каждого чует ледяное дыхание Сибири, смеются нечасто.

Дидро покраснел до корней волос. А Лажечников?..

У Лажечникова побледнели даже губы, он, казалось, готов был рухнуть.

– Дашкова, – воскликнула императрица, – подайте ему, пожалуйста, стакан воды, господин профессор, похоже, вот-вот упадет в обморок.