Причин тут несколько.

Во-первых: где найти столько профессиональных менеджеров, которые будут управлять этими фондами? И сколько их должно быть? Пять, десять или пятьдесят?

Во-вторых: почему менеджеры должны быть лучше или умнее руководства унитарного предприятия? Это не очень понятно… Дополнительно нужно было создать в кратчайшие сроки прослойку незаурядных и умных людей. Снова вопрос: «Кто будет отбирать их, кто тот судья, который скажет: „Вот ты будешь директором этого фонда. И тебе дается в управление одна пятая часть всего государственного богатства…“» Кто будет тот судья? Понять, кто будет принимать такое решение, было сложно; было опасение, что на роль руководителей фондов будут «посажены» отраслевые министры. В этом случае на этой идее можно было бы ставить жирный крест.

Более того, на уровне конкретных пайщиков тоже возник бы немалый конфуз. У него (пайщика) пять паев, по одному от каждого фонда. Но и чем это лучше или проще, чем просто акции конкретного предприятия? Или, например, у кого-то в руках «просто ваучер». И чем, спрашивается, пять ваучеров лучше одного?

Но это еще не всё!

При таком варианте получалось двойное налогообложение. Первый раз облагались доходы, получаемые фондами, во второй раз налогообложение шло уже на уровне доходов физических лиц. И так далее… Чем дальше мы углублялись в эту тему, тем больше вопросов возникало. От нее мы, в конце концов, отказались.

Десять минут на метро

В итоге в 1993 году выбор остановился на «ваучерном» варианте приватизации. И здесь возникает естественный вопрос: «Что это нам дало?» Самый демократичный механизм сработал, и сто пятьдесят миллионов человек получили на руки сто пятьдесят миллионов ценных бумаг. В один момент в России был создан фондовый рынок, так как появились ценные бумаги, которые что-то стоят. Стоимость ваучеров в разных городах колебалась, она разнилась даже в пределах одного города. У метро стояли люди с плакатами: «Куплю ваучер»; у них была одна цена, например, десять долларов. В то же самое время на Российской товарно-сырьевой бирже, в десяти минутах езды, тот же самый ваучер стоил в пять раз дороже! Те, кто скупали ваучеры у метро, затем участвовали в аукционах и скупали акции; они вообще могли удваивать свою цену за день. Но основной массе населения этого механизма никто не объяснил, поэтому они свой кусок собственности потеряли безвозвратно, будто его и не было. Людям просто не рассказали, какую ценность они держат в руках.

Людям просто не рассказали, какую ценность они держат в руках

Были люди, которые считали, что более выгодно вкладываться в собственный магазин, нежели вкладываться в акции «Лукойла». Были люди, которые считали совершенно наоборот. Кто-то из них выиграл больше, кто-то – меньше.

Сорок миллионов акционеров

Проведение разъяснительной кампании было обязанностью правительства России. С этой задачей правительство не справилось. Оно просто не подумало о том, что это важно. Наверное, когда находишься внутри команды, у каждого члена которой по два высших образования, трудно подумать о ста пятидесяти миллионах человек, большинство из которых не знают даже основ финансово-экономической грамотности.

Когда находишься внутри команды, у каждого члена которой по два высших образования, трудно подумать о ста пятидесяти миллионах человек, большинство из которых не знают даже основ финансово-экономической грамотности

Но, несмотря на все малоприятные издержки, в результате ваучерной приватизации в стране появилось сорок миллионов акционеров – физических лиц, поменявших свои ваучеры на акции различных предприятий. Это число даже превышало численность акционеров в США. Так был создан нормально функционирующий фондовый рынок. На мой взгляд – это один из важнейших результатов ваучерной приватизации.

Сорок миллионов собственников

Другим важным результатом приватизации стало появление огромной массы собственников в стране, то есть людей, которым есть что терять. Советский режим в течение 70 лет искоренял частную собственность и частнособственническую идеологию в стране – сначала каленым железом, а потом промыванием мозгов.

В этом смысле экономическая реформа в странах Восточной Европы была несколько проще. Там за послевоенный период так и не удалось полностью искоренить частную собственность – повсеместно существовал мелкий бизнес, который принадлежал конкретным людям и семьям. Были живы и люди, которые помнили, как функционируют законы рынка и почему нужна частная собственность. Поэтому возрождение среднего класса, а вместе с ним и социальной стабильности было более легкой задачей.

Россия же, где доминировал рабочий класс, которому «нечего терять, кроме своих цепей», в первые годы реформы постоянно стояла на пороге новой революции, постоянно рисковала вернуться назад в коммунистическое прошлое.

Приватизация же создала довольно мощную, в сорок миллионов человек, армию собственников, у которых появилось что-то, что можно потерять при новой смене политического режима. Если бы не они, то выборы 1996 года могли привести к возврату власти коммунистической партии.

Фондовый рынок и национальная банковская система

Сейчас уже почти что все знают, что такое Российская Торговая Система (РТС). Почти все знают, что такое ММВБ. Почти все знают, что такое акции «Газпрома» и как можно заработать на акциях Сбербанка… При этом практически ни в одной посткоммунистической стране, начиная с Монголии и кончая Венгрией и Югославией, большинство людей ничего похожего даже представить себе не могут. Не знают, что можно заработать на акциях местного банка или местного автомобильного завода и еще чего бы то ни было. У них просто нет такой возможности. Нет и, скорее всего, никогда не будет. Фондового рынка как такового в этих странах попросту не существует.

У них не существует механизма перекачки капитала из более эффективных отраслей в менее эффективные и от физических лиц к компаниям и назад в виде дивидендов. Единственным каналом перекачки финансов в этих странах являются банки. Банки при этом в основном западные. Не дочерние банки, как в России, а преимущественно филиалы, а разница между филиалом западного банка и дочерним банком практически достигает космических масштабов.

Филиал не обладает собственным балансом, он пользуется балансом всего материнского банка. Поэтому он, по определению, может выдать кредит почти любой величины, под любой процент. В масштабах глобального банка это будет незаметно. Филиал может спокойно работать и ждать, пока все остальные банки умрут, а затем взять монополию в свои руки. Нечто подобное, собственно, и произошло в нескольких странах Восточной Европы, где национальная банковская система – большая редкость.

В России был создан фондовый рынок, которого нет ни в одной посткоммунистической стране

А вот в России, несмотря на огромное внешнее давление, ничего подобного не произошло. Хотите открыть дочерний банк – нет проблем: регистрируйте компанию, капитализируйте ее, вводите капитал, но пускай все подчиняется банковскому надзору Центрального банка России, а не вашего американского или европейского. Все банки в России действуют по единым национальным правилам, все находятся в равных конкурентных условиях. Это очень либеральное правило, дающее всем игрокам одинаковые шансы.

Итак, в России был создан фондовый рынок, которого нет ни в одной посткоммунистической стране. И это фантастическое достижение! В государстве, таким образом, образовался альтернативный источник финансирования и сложился механизм равноправной конкуренции банков. Поэтому сейчас предприятие может обратиться в банк за кредитом, а может выпустить облигации. С юридической и финансовой точек зрения это абсолютно схожие процедуры с целью временного привлечения необходимых средств.

Но на фондовом рынке дешевле, а в банке чуть-чуть дороже.

Банк предпочитает стопроцентно контролировать свои вложения, захочет взять что-то в залог, он, на всякий случай, посадит своего представителя в бухгалтерию предприятия – надзирать, как бы чего не вышло…