— Черт! — я поскользнулся на глинистом крутом берегу и шлепнулся рядом с залитым дождем кострищем. Пила жалобно взвизгнула.

Я выпростался из рюкзака и с омерзением провел рукой по штанам. Капал дождь. А может, и снег. А может, еще что-нибудь. В темноте и тумане ничего не было видно. Слышно тоже было плохо: рядом вырывался из-под моста Сисим и ударялся о стену тальника. Половодье!

— Секи время! — сказал Качаев.

— Четыре! — нерадостно доложил я. Мне почему-то хотелось колбасы.

— В девять поплывем! — хихикнул Качаев и потер руки.

Жить оставалось пять часов с небольшим.

— Гляжу на будущность с боязнью, — сказал я с выражением. — Гляжу на прошлое с тоской. И, как преступник перед казнью, ищу кругом души родной.

Я сказал это в пространство, потому что Качаев уже звенел пилой где-то там.

К восьми остов плота был готов. Он напоминал аэроплан выпуска 1907 года. Состоял он в основном из дыр между досками. Еще он напоминал лань из известного стиха Евг. Сазонова:

Плот был изящен, как этот самый лань, и так же хрупок. Единственным прочным элементом в нем был толстенный брус. К брусу были прибиты четыре доски, к которым нужно было крепить камеры. К краям досок были прибиты планки.

— Для эстетики, — самодовольно сказал Качаев.

Еще девять досок просто свисали с бруса.

— Консоль, — гордо пояснил Качаев.

Итак, плот был назван «Консоль». Качаев видел в названии нечто гриновское и романтичное. Мне же оно больше напоминало о пуде соли. Мы примотали камеры к доскам и уложили рюкзаки. Я, наконец, принялся за колбасу. Кто-то из нас сегодня утонет:- или я, или она, так что ж ей пропадать!

Качаев был настроен более оптимистично и от колбасы отказался.

Ровно в девять мы отбыли.

— Табань влево! — самозабвенно орал Качаев. — Вправо табань! Еще табань!

Плот встал на дыбы и с размаху наделся на тальник. Было пять минут десятого. Мы стали спасаться. Вода бурлила. Течение вырывало у нас рюкзаки. Мы выползли на берег, сбросили тяжёлую одежду и достали из рюкзака бутылку «Старки». Как из холодильника!

— Разожжем мы костер на Дону! — орал Качаев, размахивая кружкой.

— Больно речка быстра! — невпопад подкрикивал я, переступая босыми ногами по снегу.

Прикончив бутылку, мы обнаружили, что спаслись не на тот берег. Но теперь нам море было по колено: сначала вернулись на плот, потом слегка утонули, потом утопили качаевский рюкзак, но в конце концов добрались до того же залитого дождем кострища.

Наше маленькое путешествие закончилось на третьих полках поезда «Абакан-Красноярск». Мы парили кости.

₁₉₇₃