– Доктор, мы заждались уже…

Это был не доктор. В дверях стояла та женщина.

– А я шла мимо, дай, думаю, попроведаю…

Не глядя в глаза, она достала из кошелки домашние тапочки, чистый ситцевый халатик, выглаженный передник, словно знала, на что шла. Ни о чем не спрашивая, первым делом помыла руки, переоделась, тогда только прошла к девочке, взяла из кроватки, прижала к себе: «Прилетели гулюшки-и…»

– Я тогда побегу за врачом в поликлинику, я ее в шею притолкаю, – словно бы спрашивала у нее разрешения Елена. И не причесавшись, только повязав голову платком, поспешно одевалась..

Когда наконец пришла врач и медсестра с ящичком за ней следовала, в доме сильно пахло яблочным уксусом, протертая вся уксусом с водой, покормленная грудью, девочка уже не горела так. И все дни болезни эта женщина оставалась с ней, не спускала ребенка с рук, у Елены в ушах звенело от «Прилетели гулюшки-и».

– Вы мне ее окончательно избалуете, – заискивала Елена, не зная чем ублажить. Но та сказала убежденно:

– Она слабая, силенок мало, ей самой не справиться. Ее прижмешь, ей сил и прибудет. Ребенок при матери быстрей любую болезнь одолевает.

Как успевала она и домой сбегать к своим детям, как справлялась, Елена боялась спросить, страшилась потерять ее. Она готова была теперь на любую плату. И только повторяла:

– Это счастье, что у вас молоко не пропало, это просто такое наше счастье…

Женщина сказала неохотно:

– Где ж ему пропасть, когда рожают, а молока нет. Вот у нас в подъезде девочка, совсем молодая…

Елена забеспокоилась:

– А она вполне здорова? Теперь повсюду этот ужасный стафилококк. Это передается.

Женщина промолчала.

– А Катеньке будет хватать молока?

Спросила и ждала, вот сейчас все решалось.

– Я когда своих кормила, мне прикармливать носили.

И она взяла девочку к себе, где двое, там и трое. Взяла пока что, там видно будет.

К приезду Игоря – а он таки задержался на несколько дней, как она и предполагала, – в мыслях Елены и в доме был полный порядок. Как ни в чем не бывало она поехала встречать его в Шереметьево, выглядела прекрасно, он вышел один, очень родственный, поцеловались, но краем глаза успела Елена заметить, как мелькнула в толпе шляпка этой дряни. Домой машину вела она, а он рассказывал о конгрессе, как их принимали: «Какая жалость, что тебя не было!» – а она видела, как он трусит, нашкодивший, в зеркале ловила испуганный его взгляд.

– Что же ты о Катеньке не спросишь?

– Да, как наша девочка? – спохватился он.

А ей даже имя его неприятно было произнести. Но она владела собой. Она рассказала о том, что ей пришлось пережить одной.

– Почему же ты не позвонила? Я бы…

– Ну, зачем? У тебя такая ответственная поездка, такие встречи… – Тут Голос ее чуть было не сорвался, но она справилась. Она выглядела мужественной и кроткой.

Можно представить, как бы там расценили, если бы раздался ее звонок, что говорилось бы.

– Я ей чудные подарки привез. Впервые покупал не только тебе, но и…

Елена прервала его на полуслове, она не сомневалась, что подарки покупались не только ей, даже в первую очередь не ей, а что ей купить, ему рекомендовали.

Она резко обошла справа допотопного вида «Москвич» с огромной корзиной на верхнем багажнике; занял левый ряд и трюхает потихоньку седой старик-дачник. И, обгоняя, повертела пальцем у виска, чтоб он видел, дала себе волю, затем резко газанула, оставив его позади.

Она сказала, что девочка опять временно находится у этой женщины, и не было заметно, что известием этим Игорь убит. Зато в доме к его приезду все сияло чистотой. И даже блинчики с мясом, его любимые, она заставила себя напечь. Тем временем он разложил подарки, и она увидела на тахте платье, привезенное ей.

Старушечье, длиннополое, размера на два больше. Только женщина могла так унизить, ох, сколько было в этом яду, у нее щека вспыхнула, как от пощечины. Но она владела собой, ее торжество было впереди.

Всю их совместную жизнь она одевала его, она знала, какой ему нужен костюм, выбирала галстуки, носки к галстукам. И вот одели ее… Даже он, увидев рядом с ней это платье, испугался, что-то начал соображать.

– Бедный мой, – смирила себя Елена, и голос ее звучал ангельски. – Как жаль, что тебе не с кем было посоветоваться. Но ничего, его возьмут в комиссионке… На рынке где-нибудь… Там есть такие. Для колхозников… Не расстраивайся, дорог не подарок, дорога любовь.

Но спать легли врозь. Она сослалась на некоторые обстоятельства, от всех волнений у нее нарушилась функция. Она не была безгрешна, при таком муже, у которого вся сила ушла в икры ног, и от святой смешно требовать. Совесть ее была чиста. Да и кому от этого хуже? Но то были чужие мужья, а этот – ее собственный.

И сознавать себя нежеланной, чтобы тебя с кем-то сравнивали…

Однажды они возвращались от Катеньки. Теперь, если везли игрушки, то всем троим детям, Елена слишком была заинтересована, осложнилась вся ее жизнь. И вот на площади Дзержинского, ныне – Лубянке, когда они разворачивались вокруг оббитого со всех сторон пьедестала, с которого свержен «железный Феликс», она различила впереди знакомую «Ауди» вишневого цвета. И номер был его. Поравнялись. Сквозь затемненное стекло Елена узнала лысую макушку, утонувшую в подголовнике, нос клювом, рука с огромным перстнем на руле, в заднем, опущенном стекле – слюнявая морда бульдога. Так он всегда ездил, с бульдогом на заднем сиденье.

– Куда ты гонишь! – раздраженно одернула она мужа, – Хочешь, чтоб нам правое крыло ободрали? Не сворачивай на Пушкинскую, поедем по Тверской!

Они следовали за вишневой «Ауди». Елена догадывалась, где он остановится. От ювелирного магазина отъехала «Вольво», и он стал на ее место.

– Давай припаркуемся. Я видела здесь дешевые клипсы. Очень миленькие. Здесь бывают.

Из «Ауди» вылез пожилой господин в светло-голубом полотняном костюме, запер машину, оставив бульдога в ней, и, сильно хромая, весь переламываясь при ходьбе, отчего казался еще меньше ростом, пошел к дверям магазина, опираясь на палку.

– Ну что ты никак не припаркуешься? – нервничала Елена.

– Где?

– Да вон, рядом с «Москвичом».

– Туда не втиснешься.

– Пусти меня за руль, если ты не можешь.

Но на их счастье отъехала «Волга», они успели стать, опередили уже нацелившегося было японца, который властно сигналил.

Когда они вошли в магазин, мужчина в светло-голубом костюме что-то высматривал в глубине отделанного черным бархатом прилавка под стеклом и продавщица, молодая пышечка, ласково советовала ему. У прилавка толпился народ, но он вел себя так, словно в магазине был один он, и продавщица обслуживала его, вся она была – внимание. Пальцем лимонного цвета он показал, продавщица выдвинула бархатный прилавок, взяла коробочку. На красном атласе – изумрудный кулон тончайшей работы.

Продавщица приложила его к себе, и удлиненная изумрудная капелька сверкнула на ее груди.

– Ах, какая прелесть! – громко восхищалась Елена. – Ты посмотри, Игорь.

Игорь смотрел на продавщицу, но она сумела перевести его взгляд:

– Такая вещь украсит любую женщину!

Лысый затылок повернулся, большие, в темной оправе очки (сначала он без очков рассматривал украшение на продавщице, потом очки надел) сердито уставились на Елену, зрачки были увеличены сильными стеклами.

– У вас прекрасный вкус, – мило улыбнулась Елена.

Она хотела, чтобы Игорь запомнил это лимонного цвета старое лицо человека, который зло глянул на нее, запомнил этот изумрудный кулон.

В машине она сказала безмятежно:

– Знаешь, кому это покупалось? – И как ни в чем не бывало назвала бывшую свою подругу: – Алине.

Игорь вздрогнул.

– Вот этот хромой старик?

– Что ж – хромой? Не его вина, возможно, туберкулез кости. – Елена как бы ничего не замечала. – Это давний-давний, многолетний ее любовник. При ее профессии…