И было ли оно истинно? Вот в чём вопрос. А как узнать истину? Как распознать неправду?

Конечно, узнать нельзя. Пока нельзя. Знание проверяется другим знанием. А он знал пока ещё очень мало. Больше, чем кто бы то ни было на Корабле, но всё же так мало. Потому что он знал, что где-то должно быть объяснение звёзд, и планет, кружившихся вокруг звёзд, и пространства, в котором находились звёзды, и Корабля, который нёсся среди этих звёзд.

Он положил шлем на место, вышел из комнаты, запер за собой дверь и зашагал чуть более уверенно, но всё же чувствуя гнетущую вину за собой. Потому что теперь он нарушил не только букву, но и дух закона — и нарушил во имя цели, которая, как он чувствовал, должна уничтожить закон.

Он спустился по длинным эскалаторам на нижний этаж. В зале он нашёл Джо, сидевшего перед доской с расставленными фигурами.

— Где ты был? — спросил Джо. — Я тебя ждал.

— Так, гулял, — сказал Джон.

— Ты уже три дня «так гуляешь», — сказал Джо и насмешливо посмотрел на него. — Помнишь, какие штуки мы в детстве выкидывали? Воровали и всё такое…

— Помню.

— У тебя всегда перед этим бывал такой чудной вид. И сейчас у тебя чудной вид.

— Я ничего не собираюсь выкидывать, — сказал Джон. — Я ничего не ворую.

— Мы всегда были друзьями, — сказал Джо. — У тебя есть что-то на душе.

Джон посмотрел на него и попытался увидеть мальчишку, с которым они когда-то играли. Но мальчишки не было. Был человек, который сидел под Картиной во время собраний, который читал про Конец — набожный, примерный.

Он покачал головой.

— Нет, Джон, ничего.

— Я тебе хотел помочь.

Но если бы он узнал, подумал Джон, он бы не захотел помочь. Он посмотрел бы на меня с ужасом, донёс бы на меня в церкви, первый закричал бы о ереси. Потому что это и была ересь. Это было отрицание Мифа, опровержение веры в то, что всё — к лучшему, это значило, что они больше не должны сидеть сложа руки и полагаться на Корабль.

— Давай сыграем, — решительно сказал он.

— Ты хочешь так, Джон? — спросил Джо.

— Да, я хочу так.

— Ну, твой ход.

Джон пошёл с ферзевой пешки. Джо уставился на него:

— Ты же всегда ходишь с королевской.

— Я передумал. Мне кажется, что так лучше.

— Как хочешь, — сказал Джо.

Они сыграли, и Джо без труда выиграл.

Джон Хофф уснул.

Наконец, после того, как Джон целые дни проводил на кровати со шлемом на голове, убаюканный колыбельной, — наконец, он узнал всё.

Он узнал о Земле, и как люди построили Корабль и послали его к звёздам.

Он узнал, как подбирали и готовили экипаж, чтобы сороковое поколение, которое должно было достигнуть звёзд, стало отважным, готовым встретить любые трудности.

Он узнал и об обучении, о книгах, которые должны были сохранить знание, и о знании психики человека, которое лежало в основе всего проекта.

Но что-то было, видно, неладно. И не с Кораблём, а с людьми.

Книги спустили в конвертор. Земля была забыта, и появился Миф, Знание было утеряно и заменено легендой. В течение сорока поколений план был потерян, цель — забыта, и Люди жили в твёрдой уверенности, что они — сами по себе, что Корабль был и Началом, и Концом, что Корабль и Люди на нём созданы каним-то божественным вмешательством, и что вся их жизнь направлялась хорошо разработанным божественным планом, по которому всё — к лучшему.

Они играли в шахматы, в карты, слушали музыку, никогда не задаваясь вопросом, кто изобрёл карты и шахматы, кто написал музыку. Они убивали так не просто часы, а целые жизни. У них не было истории, они не думали и не заглядывали в будущее — потому что всё, что бы ни произошло, к лучшему.

Из года в год они не знали ничего, кроме Корабля. Ещё при жизни первого поколения Земля стала туманным предметом, оставшимся далеко позади, и не только во времени и пространстве, но и в памяти. В них не было преданности Земле, которая напоминала бы им о ней. В них не было и преданности Кораблю, потому что Корабль в ней не нуждался.

Корабль кормил их, укрывал и оберегал от опасности.

Им было некуда идти, нечего делать, не о чём думать. И они привыкли к этому.

Дети, подумал Джон. Дети, которые прижимаются к матери. Дети, которые напевают старые детские песенки. И некоторые песенки правдивее, чем они думают.

Предсказано, что когда прозвучит Грохот и звёзды остановятся в своём движении, то придёт Конец.

И это правда. Звёзды двигались потому, что Коралбь вращался вокруг продольной оси. Но когда Корабль приближается к месту назначения, он должен прекратить своё вращение и перейти в нормальный полёт. И сейчас Корабль падает вниз, к звезде, в которую он нацелен. Падает на неё, если, — Джон Хофф покрылся холодным потом, — если он не промахнулся.

И если люди могли измениться, то Корабль не мог. Он не приспосабливался. Он всё помнил даже тогда, когда его пассажиры всё забыли. Верный записанным на плёнку указаниям, которыми он был заряжён больше тысячи лет назад, он держался своего курса, сохранил свою цель, и сейчас приближается к ней.

Автоматически, но не полностью.

Он не может выйти на орбиту вокруг нужной планеты без помощи человеческого мозга, без помощи человеческих рук. Целую тысячу лет он обходился без человека, но, в конце нонцов, человек нужен ему, чтобы достигнуть цели.

И я, сказал себе Джон Хофф, я и есть этот человек.

Один человек. А сможет ли один человек это сделать?

Он подумал о других людях. О Джоне, и Хербе, и Джордже, и обо всех остальных, — и среди них не было никого, на кого он мог бы положиться, к кому он мог бы пойти и рассказать обо всём.

Он знает Корабль, знает, как тот устроен и как управляется. Но, может быть, этого мало. Может быть, нужно более близкое знакомство и тренировка. Может быть, человек должен сжиться с Кораблём, чтобы управлять им. А у него нет на это времени.

Он стоял рядом с машиной, которая дала ему знание. Теперь вся плёнка израсходована, и цель машины достигнута, так же, как цель письма, так же, как будет достигнута цель Человечества и Корабля, если голова Джона будет ясной, а рука — твёрдой. И если его знаний хватит.

В углу ещё стоял ящик. Он откроет его — и это будет всё. Всё, что для него могли сделать, тогда будет сделано, а остальное зависит от него.

Он нагнулся над ящиком и открыл его. Там были свёрнутые в трубку листы бумаги, много листов, а под ними — книги, десятки книг, и в одном из углов — закрытая стеклянная трубка, заключавшая в себе механизм, который, как он знал, мог быть только пистолетом. Он поднял трубку, под ней оказался конверт с надписью:

«Ключи».

Он разорвал конверт. Там лежали два ключа. На одном было написано: «Рубка управления», на другом — «Машинное отделение».

Он сунул ключи в карман, взялся за трубку, разломил её пополам. Раздался слабый хлопок: в трубку ворвался воздух. В руках Джона был пистолет.

Он был не тяжёл, но достаточно увесист, чтобы почувствовать власть. Он выглядел сильным, мрачным и жестоким. Джон взял его за рукоятку, поднял, прицелился и почувствовал прилив древней недоброй мощи — мощи человека, который может убивать, — и ему стало стыдно. Он положил пистолет на место и вынул один из свёрнутых листов. Это был какой-то чертёж, и Джон склонился над ним, пытаясь разобраться, что это такое, но не смог и отпустил лист, а тот сразу же свернулся в трубку, как живой.

Он взял другой лист, развернул его и увидел план части Корабля. Ещё и ещё один — это тоже были части Корабля, с коридорами и эскалаторами, рубками и каютами.

Наконец, он нашёл чертёж, изображавший весь Корабль в разрезе.

Он расправил его, вгляделся и увидел, что там что-то неправильно. Но потом он сообразил, что если отбросить рубку впереди и машинное отделение позади, то всё правильно. И подумал, что так и должно быть, что много лет назад кто-то запер рубку и машинное отделение, чтобы уберечь их от вреда — специально для этого дня. Для людей на Корабле ни рубки, ни машинного отделения просто не существовало, и поэтому чертёж казался неправильным.