Я очень быстро пришла в галерею.
Там ничего не изменилось, и слава богу: и название, и суть были на месте.
Валя сидела на инкрустированном диване и улыбалась мне.
— Привет, Валь, где Инесска?
— В данный момент, я думаю, на рынке в Пекине.
— Вот оно что…
— За вазочками поехала.
— Дело нужное, а у тебя как дела?
— Все очень неплохо, сижу, сегодня, правда, народу маловато. Всего несколько нэцке продала, кувшинчик, три свитка, две вышивки да соусник для китайского соуса «Чжень».
— Не знала, что есть специальные соусники для специальных соусов.
— Это типа виагры. Чжень — по-китайски «возбуждение».
— Ну надо же… А как он выглядит, этот соусник?
— Вазочка такая с носиком, как правило, с двумя драконами в позе чжень.
— А что, есть еще и поза такая?
— Тебе лично надо или спортивный интерес?
— Спортивный.
— Один дракон держит на языке шар. На шаре — бимба с завитушкой. На бимбе — бабочка с расправленными крылышками. Во рту у бабочки такой небольшой прибамбасик на веревочке, от которого тоненькая ниточка протянута к другому дракону, который, в свою очередь, держит во рту другой шарик. На другом шарике — другая дримба, более тоненькая. На этой дримбе другая бабочка сидит, типа мотылек, маленькая. У мотылька во рту петелька и ниточка от первого дракона входит в петельку второго дракона.
— Надо же… Это отсюда пошло выражение «тютелька в тютельку»?
— Наверное, вещь старинная и до жути утонченная.
— Валь, скажи, опять для спортивного, а соус к вазочке прилагается?
— Соус отдельно, по другой цене.
— Вы и соус, значит, продаете?
— Соус — это специальное предложение, для постоянных покупателей.
— Прости, что я так тебя терзаю, а что, соус обязательно надо подавать в специальном соуснике, так просто нельзя употреблять — из баночки?
— Можно и чай из кастрюли хлебать, но как-то из чашки приятнее.
— Убедила, гениально и просто и, наверно, очень действенно.
— Я не пробовала, но говорят — фантастика! Только сильно не надо увлекаться.
— Это и слону ясно, сильно увлекаться не надо ничем, кроме искусства.
— Кстати, не объявился этот твой почитатель — Гюнтер Пер?
Валя задала этот вопрос, и я вспомнила про того. Удивительно, все последние дни мысль о нем ни разу не приходила мне в голову.
— Нет.
— Вот сволочь! Ничего, потихоньку оклемаешься. Новые работы нарисуешь, еще лучше тех. Выставку устроишь, сразу прославишься, все работы продашь, машину купишь. Представляешь, какая прекрасная картина: ты в шикарном авто едешь, вся довольная, счастливая, офигительно выглядящая. Навстречу этот урод идет в белых кроссовках и светлом свитере.
И тут ты — как бы невзначай заезжаешь в лужу, и брызги грязи обдают его с ног до головы. Он орет, ты притормаживаешь, слегка нажимаешь кнопку стеклоподъемника, стекло опускается, и ты так ему с улыбочкой: типа экскьюз ми, пардон, не нарочно. У него глаза на лоб. А ты опять нажимаешь кнопку стеклоподъемника, тонированное стекло плавно закрывается, ты газуешь, остатки грязи добрызгивают его из-под задних колес. Шикарные покрышки нежно шуршат по влажному асфальту…
Валин рассказ потряс меня. Мне никогда в голову не приходило ничего подобного. Сразу всплыла цитата из Бабеля: «Вот поэтому он король, а у вас на носу очки и в душе осень».
— Валь, ты никогда не пробовала сценарии для телесериалов писать? Мне кажется, у тебя бы они просто влет уходили.
— У меня все влет уходит, за что ни возьмусь — все влет. Тут у нас и так сплошной телесериал.
— Это точно. Кстати, ты мне на И-ДЗИН не раскинешь?
— Хочешь узнать, когда это все произойдет?
— Что-то у меня настроение не очень.
— Конечно, не расстраивайся, сейчас, вот увидишь.
Я стала кидать монетки.
— Все прекрасно, тебе выпал Чжун-фу — Внутренняя правда.
— И что там написано?
— Благоприятен брод через большую реку.
— Господи, опять. К чему это, Валь?
— Это хорошо.
— А дальше?
— Отвлечешься, будет неспокойно.
— Вот видишь, мне уже неспокойно, что там еще?
— То забьешь в барабан, то перестанешь. То заплачешь, то запоешь.
— Точно, так и есть, что же в этом хорошего?
— Подожди, сейчас. Луна близится к полнолунию, пара коней погибает.
— Валя, это же просто кошмар!
— Обладай правдой. Хулы не будет. Что я говорила?
— Что ты говорила? Луна действительно движется к полнолунию. И что в конце, на шестой позиции?
— Голоса птиц слышатся в небе.
— Как ты это можешь трактовать?
Валя задумалась:
— Мне кажется, сложности будут преодолены, и все будет хорошо.
Мне так не показалось. Я молчала. Все эти переход через реку, гибель двух коней, пение птиц не вселяли ну совершенно никакой надежды. Настроение опять резко упало. Вальку я решила не грузить. Она-то в чем виновата? Она из хороших побуждений, типа как лучше хочет.
Особенно мне потеря двух коней не понравилась, и, чтобы не нагнетать и не материализовывать свои мысли, я решила переключиться и не думать вообще. Это самое трудное на свете — не думать.
Не знаю, какого уровня просветления нужно достичь, чтобы этим в совершенстве овладеть. У меня на этот счет есть своя методика. Так как не думать вообще я еще пока не умею, я просто монотонно повторяю про себя два слова «кошка-собака», — и так до бесконечности. Я это так интенсивно сразу начала делать, что Валя, похоже, даже приняла это на свой счет.
— Ты что-то сказала?
— Нет, Валь, ничего. Спасибо тебе, мне уже пора.
— Мы же еще чаю не пили.
— В следующий раз.
— У меня сухофрукты твои любимые.
— Не соблазняй, надо двигать. Инесске приветики.
Я вышла из галереи: надо двигать, а куда? Собственно говоря, у меня не было никаких планов. В полной растерянности, с кошкойи собакой в голове, я брела по улице. Внезапно между кошкой и собакой, вопреки всей моей методике, появилась мысль. Я развернулась на сто восемьдесят градусов и отправилась на Пятницкую. Мне захотелось немедленно посмотреть на место и прочувствовать, по возможности, атмосферу. Или шут его знает чего.
Уже издали я заметила какое-то шевеление возле дома. Подойдя поближе, увидела компрессор и рабочих в оранжевых куртках, которые копошились около люка. Открытый люк находился в непосредственной близости от Колиного парадного. Рабочие взламывали асфальт такими тудукалками. Грохот стоял страшный. Часть тротуара была выгорожена железными заборчиками буквой «П». Вход в подъезд был свободен. Под звук этой канонады я в него вошла.
Прислушаться к себе было трудно, мысли забивал грохот. Быстро спустилась вниз. Дверь была приоткрыта. Я заглянула. Лестница, внизу темно.
Я поднялась наверх и уже хотела выйти на улицу, как тут дверь в «Исход» открылась. На пороге появился Коля. В своих желтых очках и халате.
Спит он, что ли, в этих очках? Честно говоря, совершенно не хотелось общаться. Коля кивнул мне. Дальше последовал монолог в стиле устного народного творчества.
— Ну что за мудаки?! Е. Т. М.! Воду отрубили. Б.! Совсем О…ли! Долбят, Б., весь дом дрожит на Х. Это же памятник архитектуры. Сейчас рухнет тут все к Е. М.! Ты ко мне?
— Нет, Коль, я просто мимо проходила. Я домой иду.
Я пулей выскочила из подъезда. Коля вышел за мной, и его монолог превратился в непередаваемый чудесный диалог с рабочими. Этот диалог невозможно воспроизвести в письменном виде. Смысл некоторых причудливо-вычурных выражений я вообще не понимала и, надо сказать, вникать не собиралась. Я шла домой.
Глава 24 Домой самой
Вернулась домой. Погладила Кусти, закурила сигарету и думаю.
Так думаю: Господи, боже ты мой, можно ли так жить? Что же это делается? Ведь это черте-те что. Вот так и сходят с ума. Все это так именно и происходит, сначала вроде бы потихонечку, с элементами, так сказать, необычности, дальше больше, хуже, гаже, потом уже до самой крайности, и далее — кубыц—тубыц.
