Бейсингем замолчал и подошел к столу с вином, чтобы наполнить стакан, но, даже наполнив его, продолжать не торопился, сосредоточенно смотрел прямо перед собой, сдвинув брови.

– А ваши предки, Энтони? Кто-нибудь из них служил в тех полках? – осторожно спросил Аларсон.

– Не то, что вы подумали, – возвращаясь на место, усмехнулся Энтони. – Во взбунтовавшихся армиях служили пятеро Бейсингемов – из тех, что по линии младших сыновей. Один из них, кавалерийский полковник, не повел свой полк с мятежниками, ушел в степь, другие покинули армию и пробрались в столицу. А шестой… – его рука на мгновение сжалась в кулак, – шестым был капитан Леопольд Бейсингем, сын Джереми. Он в числе первых присягнул Равильяку как королю. А потом послал одного из своих денщиков к отцу с извещением, что армия идет на столицу и что он находится в штабе мятежников. Так что король был в курсе всех их планов, от начала до конца. Иначе неизвестно, чем бы все закончилось…

Энтони отпил вина, помолчал немного и продолжил:

– Джереми погиб в бою за столицу, и герцогом стал двадцатисемилетний Леопольд. Король сделал его генералом и назначил командующим Северной армией. Время показало, что выбор был правильным, он не посрамил честь рода на этом посту. Но перед тем… перед тем была казнь, и король приказал Леопольду командовать этой казнью.

– Ого! – только и сказал Аларсон. – Неужели он согласился?

– У Леопольда были несколько своеобразные представления о чести – я полагаю, вы уже это поняли. Он выполнил этот приказ, как выполнял любой другой. Главарей мятежников вывели на Судейское Поле при полном параде, с орденами и шпагами. Леопольд собственноручно сломал их шпаги, сорвал и втоптал в грязь ордена. Равильяк плюнул ему в лицо – не знаю, что было бы, если бы он попал, но граф промахнулся. Затем каждому из осужденных дали по двести плетей и голыми, без одежды, повесили на городской стене. Больше месяца жители столицы могли наблюдать, как повешенных расклевывают птицы.

Но на этом казнь не закончилась. Семьи главарей тоже были лишены шпаг и гербов, за исключением нескольких достойных представителей, которым король пожаловал личное дворянство. Имена Равильяка и Бриассана были вычеркнуты из сословных списков – эти роды прекратили свое существование. Титулы и земли остальных Хэлдар, по примеру Трогара, передал их дальним родственникам или своим незнатным сторонникам. И запретил упоминать в хрониках о мятеже – чтобы навсегда изгладить из памяти имена заговорщиков.

– Сурово, – только и сказал Аларсон, покачав головой. – А как же остальная знать? Неужели стерпела все это?

– И не только это, но и многое другое. С теми, кто был способен на мятеж, король расправился, остались те, кто бунтовать либо не хотел, либо не был способен. А кроме того, Хэлдар принял меры, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он упразднил звание маршала Трогармарка. Теперь никто, кроме короля, не имеет права поднимать войска. Так что маршалом, граф, я не стану. Да, по правде сказать, и не стремлюсь, зачем мне? Вот только я никак не могу решить, поддержал мой прадед фамильную честь или уронил ее…

…Пока Энтони рассказывал, ночь полностью вступила в свои права. В домах гасли окна, на улицах догорали факелы, и город погрузился во тьму. Крокус подошел к окну, отдернул занавеску Небо было ясным, но сад внизу волновался, кипел под ветром – почему-то ночь после праздника святой Маврии всегда бывала ветреной.

– «Рубиновый отблеск в весенней ночи…» – нараспев продекламировал он, вглядываясь в даль. – Нет, это явно не рубины. Интересно, что там светится?

Энтони встал, распахнул окно и вгляделся в лежащий внизу ночной город. Далеко, должно быть, где-то возле внешней стены, ночь озарялась странным светом, неровным и некрасивым. И сразу исчезла изысканная гостиная Шантье, узорные стаканы, голоса зазвучали глухо и куда-то пропали.

– Это не рубины, – выдохнул Бейсингем мгновенно охрипшим голосом. – Это огонь!

И бросился к выходу, уронив по дороге стул и даже не заметив этого.

До центральных ворот внутренней стены было недалеко, и Энтони, оставив Марион в конюшне, кинулся пешком. В тушении пожаров он понимал меньше чем ничего, но опытный командир лишним не бывает никогда, дело найдется.

На площади перед воротами уже толпились солдаты поднятого по тревоге полка городской стражи, в стороне громоздились телеги пожарного обоза. Несколько человек из числа караульных пытались открыть ворота. Однако окованный железом тяжеленный щит, исправно поднимавшийся каждое утро, чуть приподнявшись, рухнул обратно.

– Трос перетерся! – закричали из будки у ворот. – Надо менять трос!

– Ну так меняйте! – отозвался уверенный начальственный бас. – Сколько вам нужно времени?

Энтони узнал полковника Марешаля, командира первого полка стражи. Марешаль – офицер старательный, но бестолковый. Не будь он женат на дочери одного из бургомистров, полка бы ему вовек не видать. Одно хорошо – если его нужно будет отодвинуть в сторону, то разница в положении позволит не церемониться.

– Кто его знает, сколько времени… – пожал плечами один из караульных. – Сейчас позовем мастера, он скажет…

– Ну так зовите! – нетерпеливо рыкнул Марешаль. Энтони бегом поднялся на дозорную башню. Ветер, внизу почти не ощущавшийся, ударил в лицо, перехватывая дыхание. Он уже ощутимо пах дымом. Город горел всерьез. Бейсингем насчитал пять очагов огня возле внешней ограды, прикинул, что будет дальше, и, похолодев, беспомощно выругался. Не надо было быть пожарным, чтобы понять, что должно произойти. Там, на краю города, сгрудились в неимоверной тесноте домишки, кое-как сляпанные из старых бревен и досок, с крышами из соломы и дранки. Там же были мастерские – красильные, столярные, прядильные – и склады. Домишки, уже подсушенные весенним солнцем, вспыхивали, как факелы, в мастерских и на складах горело все: дерево, фураж, зерно. Он увидел, как на окраине что-то взорвалось – не иначе, красильня – и сразу вокруг разлилось пламя.

Огонь летел по внешнему краю предместья, окружая нижний город пылающим кольцом. Ветер дул в сторону центра, еще совсем немного, и он погонит пожар к холму. Сорок тысяч человек будут зажаты между пламенем и каменной внутренней стеной, в которой всего трое ворот. И ведь большинство кинется к центральным, самым широким – а они…

Не больше минуты понадобилось Бейсингему, чтобы оценить обстановку, но к концу этой минуты, когда он понял, что вскоре произойдет, у него неудержимо застучали зубы. Он несколько раз яростно, до боли, стукнул кулаком по парапету башни. Еще не хватало! Не может все быть так безнадежно! Должен быть какой-то выход, просто он пока не видит… Во-первых, ворота мы откроем! Во-вторых… во-вторых…

– Милорд… – услышал он за спиной. Притом что человек говорил почти шепотом, чувствовалось, что голос у него могучий, как соборный колокол.

– Вы кто? – рывком обернувшись спросил Энтони.

– Мишель Флори, начальник первого пожарного обоза, – торопливо поклонился тот. – Милорд, кто здесь главный, вы или этот… – пожарный явно не нашел подходящего слова, а то, что думал на самом деле, говорить не хотел.

– Пока я, – бросил Энтони, – а там посмотрим. Чего вы хотите?

– Вы знаете, как будете действовать? – Флори говорил отрывисто и требовательно, на вежливость времени не было, но плевать было Бейсингему сейчас на все этикеты мира. По крайней мере, этот человек не ударится в истерику от вопроса, который он задаст.

– Город погиб? – ледяным бесстрастным голосом спросил он.

– Нижний – да. Верхний должен уцелеть, если не будем совсем уж дураками. Милорд, не хотите глотнуть, для сугреву?

А то одежка у вас не по погоде… Тайтари… – пожарный протянул фляжку.

Еще один любитель цыганской водки! Энтони сделал пару глотков, прислонился к парапету башни, чувствуя, как на место паники приходит холодная решимость. Флори на него не глядел, внимательно изучая лежавший внизу город. Энтони оценил его такт: все ведь понял, но виду не показывает. Он оторвался от парапета и уже спокойно сказал: