— Нет, — ответила она.

— Да, — сказал он, улыбаясь своим мыслям.

— Тебе приснилось, что я ушел к другой женщине, вот что.

— Нет.

— И все-таки, — настаивал он. — Я был с другой женщиной, и ты нас застукала, а потом во всей этой суматохе меня застрелили или что-нибудь в этом роде.

Она невольно вздрогнула.

— Не говори так.

— Давай все-таки вспомним, с кем же я был. Мужчины предпочитают блондинок, верно ведь?

— Пожалуйста, не надо, — взмолилась она. — Мне что-то нехорошо.

Он наконец открыл глаза.

— Это сон на тебя так подействовал?

Она слабо кивнула.

— Когда что-нибудь такое снится днем, на меня это ужасно действует.

— Прости, — он взял ее руки в свои.

— Ты чего-нибудь хочешь?

— Нет!

— Стаканчик мороженого? Эскимо? Кока-кола?

— Ты очень любезен, но мне ничего не надо. Сейчас все пройдет. Просто последние четыре дня были какими-то не такими. Не такими, как в начале отпуска. Что-то произошло.

— Не между нами, — сказал он.

— Нет, конечно, нет, — торопливо проговорила она. — Но неужели ты не замечаешь, что иногда все разом меняется. И причал, и качели, и все-все. Даже у булочек на этой неделе совсем другой вкус.

— Что ты имеешь в виду?

— Они кажутся черствыми. Это трудно объяснить, но у меня пропал аппетит и я жду не дождусь конца отпуска. Больше всего я хочу сейчас домой.

— Завтра последний день. Ты же знаешь, как много значит для меня последняя неделя отдыха.

— Я понимаю, — ответила она. — Если бы только все не изменилось так странно. Я не знаю, что это. Но мне вдруг захотелось вскочить и убежать отсюда.

— И все из-за какого-то дурацкого сна? Из-за этой блондинки и моей внезапной смерти?

— Перестань. Не говори о смерти. — Она прижалась к нему. — Если бы я только знала, что это такое.

— Но я же с тобой, — он провел рукой по ее волосам, — и сумею тебя защитить.

— Это тебя надо защищать, — выдохнула она. — На мгновение мне почудилось, что ты устал от меня и ушел.

— Я не уйду. Я люблю тебя.

— Я глупая, — она принужденно засмеялась. — Боже мой, какая же я дура.

Они лежали молча, укрытые небом, осыпанные солнцем.

— Знаешь, — сказал он задумчиво, — у меня тоже появилось это ощущение. Все изменилось. Появилось что-то чужое.

— Я рада, что ты почувствовал.

Он медленно покачал головой, слабо улыбнулся и закрыл глаза, ловя лицом солнечные лучи.

— Мы оба сошли с ума. Оба, — шептал он. — Оба…

Волна три раза тихо набежала на берег. Наступил полдень. Солнце краешком коснулось облаков. Мертвая зыбь гавани покачивала ослепительно белые, нагретые солнцем яхты. Ветер донес запахи жареного мяса и подгоревшего лука. Песок шелестел и колыхался, словно зыбкое отражение в огромном колеблющемся зеркале.

Радио тихонько шептало под боком. Они лежали, словно темные стрелы на белом песке, неподвижно, только вздрагивание век выдавало их мысли, только слух был обострен. Каждую секунду язык мог прокусить пересохшие губы. Едкий, острый пот выступал на бровях, чтобы высохнуть на солнце.

Он поднял голову, вслушиваясь в слепящую жару. Вздохнуло радио. На минуту он опустил голову. Она почувствовала, как он шевельнулся. Приоткрыв один глаз, она увидела, что он, подперев голову рукой, оглядывал причал, небо, воду, песок.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего, — ответил он и снова лег.

— И все-таки?

— Мне послышалось что-то.

— Это радио.

— Нет, не радио. Что-то другое.

— Чье-нибудь еще радио.

Он не ответил. Она чувствовала, как он сжимает и разжимает руку. Сжимает и разжимает.

— Черт возьми! — сказал он. — Вот опять.

Они оба прислушались.

— Я ничего не слышу.

— Тише, — он повысил голос. — Ради бога…

Волны разбивались о берег на миллионы осколков со стеклянным шорохом, как хрупкие зеркала.

— Кто-то поет.

— Что?

— Правда, я слышал чье-то пение.

— Ерунда.

— Нет, слушай.

Она прислушалась.

— Я ничего не слышу, — холодно сказала она.

Он вскочил. Ничего особенного не было ни в небе, ни на причале, ни на песке, ни в ларьках с горячими булочками. Стояла пугающая тишина, только ветер шевелил тонкие волоски на его руках и ногах. Он сделал шаг к морю.

— Не ходи! — взмолилась она.

Он как-то странно посмотрел на нее, будто насквозь. Он все еще слушал. Она включила приемник очень громко. Тот взорвался звуками: «О, моя крошка. Ты стоишь миллион…» Его передернуло, он яростно вскинул руку.

— Выключи!

— Не выключу, мне нравится, — и еще добавила громкости. Она прищелкивала пальцами, покачивалась в такт, делая вид, что ей весело.

Было два часа. Солнце испаряло воду. Старый причал дышал зноем. Птицы повисли в густом горячем воздухе, не в силах лететь. Яркие лучи пронизывали зеленые волны, набегающие на причал, и отсвечивали слепящими белыми бликами на прибрежных волнах.

Белая пена, коралловый мозг, как узоры на морозном стекле, зернышки ламинарий, сезонный мусор наполняют воду.

Загорелый мужчина все еще лежал на песке, рядом с ним женщина в черном купальнике. Ветер доносил с моря музыку, словно водяную пыль. Это была плещущая музыка могучих приливов и минувших лет, вкуса соли на губах и странствий, познанной и потому родной тайны.

Звуки не были похожи на шум прибоя, плеск дождя или шорох нежных щупалец в глубине. Скорее, это была песня затерянного во времени голоса прихотливо закрученной раковины в потаенной пучине. Шипение и вздохи морских течений в трюмах затонувших кораблей, полных сокровищ. Свист ветра в пустых черепах, выброшенных на обожженный песок.

Но радио на пляжном коврике играло громче. Светлое, как женщина, сияние, изнемогая, медленно погрузилось в глубину. Оставалось всего несколько часов. В любую минуту он мог уйти. Если бы он вошел в воду. На минуту, только на минуту. Дымка тихо клубилась, чувствуя его лицо, его тело в воде, в глубине. Ощущая, как она его окутает, завладеет им, как они погрузятся на десять саженей в глубину, к неистовому, надоедливому вращению гладких лопастей, в тайную морскую пучину.

Она чувствовала тепло его тела и то, как вода растворит это тепло, а заиндевевший коралловый мозг, бриллиантовая пыль, соленая мгла выпьют горячее дыхание открытых губ.

Волны гнали эти зыбкие прихотливые мысли к отмели, теплой, как ванна, нагретой солнечными лучами.

Он не должен уехать. Если он уедет, то уже не вернется. Сейчас. Холодный коралловый мозг относило течением. Сейчас. Она звала его через горячий слой вязкого полуденного воздуха. Войди в воду.

— Сейчас, — говорила музыка.

Женщина в черном купальнике покрутила ручку настройки приемника.

— Внимание! — заорало радио. — Сегодня, сейчас. Вы можете купить новый автомобиль у…

— Боже! — Мужчина протянул руку и убавил звук. — Тебе обязательно нужно так громко?

— Я люблю, когда радио говорит громко, — сказала женщина в черном купальнике, глядя через плечо на море.

Было три часа. Небо залито солнцем. Покрывшись испариной, он поднялся.

— Я пошел купаться, — сказал он.

— Может быть, сначала принесешь мне горячую булочку? — попросила она.

— Может быть, подождешь, пока я искупаюсь?

— Пожалуйста, — она надула губы. — Сейчас.

— Не можешь потерпеть ни минуты?

— Нет. И принеси мне, пожалуйста, три.

— Три? Боже, вот так аппетит! — Он побежал в маленькое кафе.

Она подождала, пока он ушел, потом выключила радио и долго лежала, прислушиваясь. Ничего не услышала. Долго вглядывалась в поверхность моря, пока глаза не ослепли от уколов солнечных бликов.

Море успокоилось. Осталась только далекая сеточка мелкой ряби, бесконечно дробящая солнечный свет. Хмурясь, она снова и снова искоса поглядывала на воду.

Он прибежал из кафе.

— Черт, какой горячий песок, так и обжигает ноги. — Бросился на коврик. — Ешь булочки!

Она взяла три булочки и не спеша съела одну. Когда кончила, протянула ему две оставшиеся.