Письмо свое профессор знал наизусть. Над ним и над статьей, ему с Инной, пришлось порядком потрудиться. Больше досталось Инне. Она лучше него владела английским.
Письмо она перевела в один присест, а со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки, в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе этого Пуфячка.
«Черт плешивый»! – в сердцах выругался Караев.
– Ты слышал?! – дернулся Шкаф Угрюмый.
– Что слышал?
– Чей-то голос, – зыркая по сторонам, настороженно прошептал он.
– Тебе показалось… Это бурчит у меня в животе, – осклабился малый Шкаф, и, потирая живот, добавил:
– Страсть как жрать хочется.
Караев перевел взгляд на лист, что лежал на папке справа и… замер. Он узнал в нём фирменный бланк родного Министерства здравоохранения. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным чёрным полосам, идущим сверху вниз, его пересылали по факсу. Однако текст читался ясно. И первая же строчка его привела в крайнее замешательство…
Написанное на азербайджанском языке, оно было адресовано, печально известному преемнику КГБ, Министерству Национальной безопасности. Профессор одним махом проглотил каждую строчку этой страшной бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.
Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал снова и тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.
Перед трёхзначной цифрой исходящего номера стоял персональный буквенный символ министра – «Н», что означало «назир».[2]
Значит, письмо готовилось лично им, министром здравоохранения. Внизу красовался немного смазанный факсовым картриджем, но не потерявший от этого самовлюблённости, его росчерк…
МИНИСТРУ
НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Г-ну Зейналову Ф.Я.
На Ваш устный запрос сообщаю:
КАРАЕВ МИКАИЛ РАСУЛ оглы родился 5.03.1950 г. в гор. Шеки.
В системе Минздрава работает с 1975 года, сразу после окончания Первого Московского медицинского института. Обучаясь в означенном институте, он одновременно являлся студентом-заочником Московского Высшего технического училища им. Баумана.
В 1976 году, без отрыва от работы врача-психиатра в Бакинском психдиспансере №I, он заканчивает его, и ему вручают диплом инженера ЭВМ…
«Каналья, не написал – „красный“, диплом с отличием. Вот отсюда начинается его тенденциозность», – замечает про себя Караев.
…Через полтора года Караев М.Р. назначается заведующим отделением диспансера, а через короткое время выдвигается на должность зам. главврача.
В 1980 году решением Коллегии Министерства его направляют главным врачом крупнейшей в республике Маштагинской психиатрической клиники. В том же году он защищает диссертацию на степень кандидата медицинских наук.
В 1983 году завершает докторскую диссертацию и в Ленинграде (ныне С. – Петербург) защищает ее. Ему как доктору медицины присваивается звание – профессор и поручается организовать при Государственном институте усовершенствования врачей кафедру «Психиатрии и кибернетики», которой по сей день руководит.
В 1985 году Учёный Совет МВТУ им. Баумана за диссертацию по весьма сомнительной тематике – «Электронная технология как важный аспект методологии лечения психических заболеваний» – присуждает ему степень кандидата технических наук.
Столь быстрой и успешной карьере, по его собственному утверждению, он обязан бывшему министру, который являлся активным политическим противником Президента, открыто критиковал его и поддерживал экстремистски настроенных заговорщиков. Его арест и законное осуждение Караев М.Р. не только не разделял, но и громогласно осуждал, заявляя, что тот, якобы, оклеветан.
Такая позиция проф. Караева объясняется тем, что, благодаря открытой поддержке бывшего министра, ему, занимающему должность главного врача Маштагинской психиатрической клиники, было позволено создать в вышеупомянутом институте кафедру, ничего общего не имеющей с медициной вообще и с психиатрией в частности.
Имея два взаимопротивоположных образования, проф. Караев на протяжении многих лет пытается убедить коллег, в т. ч. и признанных мировых светил – Б.Колби (Великобритания), Г.Бирони (Италия), П.Лаваль (Франция), академик Г.В.Груздев (Россия) – о перспективности исследований проблем психиатрии в плоскости физико-технических подходов.
Прилагая письмо-отзыв одного из названных мною выдающихся психиатров планеты – итальянского ученого Г.Бирони. Беру на себя смелость привести выдержку из него.
«Идею уважаемого профессора М.Караева, – пишет он, – на мой взгляд, следует не рассматривать, а диагностировать. Проводить много времени в обществе людей с тяжелыми психическими отклонениями – дело похвальное, но чревато хорошо известной специалистам опасностью. Опасностью, которая, очевидно, не миновала добросовестного доктора».
Трудно не согласиться с г-ном Бирони, столь тактично сформулировавшим недуг профессора Караева М.Р. В его поведении явно присутствуют признаки мании величия. В кругу коллег и во время публичных лекций он неоднократно на полном серьёзе утверждал, что его изыскания и разработки, находящиеся на стыке двух наук, имеют революционное значение для всей науки в целом. И он, де, за это в скором времени будет увенчан лаврами Нобелевского лауреата.
Исходя из изложенного, министерство ненавязчиво, но неуклонно ограничивает выступления профессора перед массовой аудиторией, а тем более перед молодыми врачами и студентами.
Психическая деградация проф. Караева М.Р. вызывает в нашей среде искреннее сожаление, а его резкие выпады в адрес властей объясняются симптомами «мании величия». На мой убежденный взгляд, проф. Караев М.Р. нуждается больше в снисходительности, нежели в санкциях государственного осуждения.
С глубоким уважением…
И подпись. Заковыристая. Витиеватая. С закорючками и крендельками. Любой графолог определил бы, что представленная ему на анализ роспись принадлежит человеку непомерно самовлюблённому и, вместе с тем, обладающему недюжинными способностями к интригам и коварству.
Вот это был бы диагноз. Не в бровь, а в глаз. Караева так и подмывало стукнуть кулаком по столу. С каким удовольствием он вломил бы в морду этому подлецу.
«Всё чушь! Иезуитская полуправда!» – кипел он и готов был в голос крикнуть об этом. Но не мог. На смерть перепугал бы мирно сопящих в своих креслах шкафообразных ребят.
В кабинет бесшумно влетел Пуфячок.
– Хозяин! – сдавленным голосом шепнул один из Шкафов, и они оба с необычайной прыткостью повскакивали с мест.
– Ну, где он?! Докладывайте! Живо! – прокудахтал хозяин.
– Он пропал, сэр, – потерянно проговорил Угрюмый.
– Что ты мелешь?! – подскочив к нему, грозно прошипел тот.
– Так точно, босс! Он исчез, – подтвердил драчливый Малый Шкаф.
– За кого вы меня принимаете? – с леденящей душу угрозой спросил он. – Это вы того… – он покрутил пальцем возле виска. – Это у вас крыша поехала!
– Никак нет, сэр, – виновато возразил Угрюмый. Мы его взяли. Я сидел с ним на заднем сидении. И вдруг… он пропал… Николай, – он кивнул на товарища, – не успел тронуться с места.
Лицо Пуфячка перекосило, словно он сдуру зажевал горького перца и задохнулся им.
