– Неправду. Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам, – спокойно продекламировал он. – Как дальше, кто-нибудь помнит?

– Да жаль его, сражен булатом, он спит в земле сырой… – растерянно ответил молодой капитан. Батицкий, яростно цыкнул на него, полковник грубо ткнул арестованного пистолетом в шею, приказывая молчать.

Берия кивнул капитану и продолжал шевелить губами.

Конвоиры притихли, озадаченные.

«Хорошо. Первый слушок, считай, готов…» Он задавил мысли, заметавшиеся в голове при слове «расстрел», и продолжал припоминать стихи.

Путь был недолгим, вскоре машина затормозила. Расстреливать? Нет, едва ли. Либо справились бы в том же подвале, либо вывезли за город, чтобы сразу и зарыть. Окна были завешены, на дворе вечер, однако в салоне стало еще темнее, и он решил, что въехали в какой-то двор. Его толкнули в спину: выходи, мол. Он вышел – и в самом деле двор. Машинально поднял глаза к низко нависшему небу. В тюрьме время быстрое – кто знает, придется ли увидеть еще раз. Всего несколько секунд, затем Берия споткнулся и пришлось смотреть под ноги, а там его завели в здание, и неба уже не было видно.

Судя по интерьерам, помещение, куда его привели, было комнатой отдыха какой-то воинской части или штаба. Если судить по мебели – последнее вернее. Два хороших дивана, пианино у стены, большой стол, на углу которого – шахматная доска с расставленными фигурами. Когда они вошли, из-за доски вскочили два молодых лейтенанта, молча уставились на Берию. Его толкнули на стул: «Сидеть!» Он послушно сел, прикрыл глаза, казался по-прежнему расслабленным. Батицкий ушел. Минут пять кого-то ждали, наконец все находившиеся в штабе встали. В дверь вошли двое: военный и штатский.

Берия знал обоих. Военный – генерал Москаленко, командующий ПВО, штатский – прокурор Цареградский.

– Привезли? – зачем-то спросил Москаленко.

– Привезли, товарищ командующий округом, – вытянулся полковник.

– Как себя вел?

– Без эксцессов.

Ого! Быстро генерал подрос по службе, ничего не скажешь. Ясно, кто его наградил, и ясно за что.

Москаленко быстрыми шагами прошелся по комнате, остановился перед Берией. Тот продолжал сидеть.

– Хочешь что-нибудь сказать? – насмешливо спросил генерал.

Берия поднял голову и слегка приподнял бровь. Да, конечно, с его лицом это вышло комично, офицеры пересмеивались.

– Тебе? – с равнодушным высокомерием спросил он. – Ты не та фигура, чтобы я с тобой разговаривал.

Смешки прекратились. Москаленко покраснел и с ходу бухнулся в приготовленную ловушку.

– И какая же я, по-твоему, фигура?

– Ты? Пешка. Сегодня тебя на округ поставили, а завтра Никите не угодишь, пошлет он тебя говно руками выгребать. И пойдешь…

Москаленко онемел на мгновение. Потом его взгляд метнулся к доске, он подошел, посмотрел, взял черного ферзя.

– А ты себя, наверное, считаешь королевой? А мы эту королеву отъе… и… – генерал легко переломил хрупкую фигурку.

Берия пожал плечами.

– Эта фигура называется ферзем. Королевой ее зовут только провинциальные барышни. Ты все же генерал, должен подчиненным культуру нести, а не только водку жрать, – сощурив глаза, он глянул на онемевшего от злости генерала и продолжил еще более сухо: – Сотворить с ферзем вы можете все, что угодно. Вы не можете только одного – сделать его пешкой. А ты хоть пополам разорвись, как был говном, так им и останешься…

Москаленко побагровел, открыл было рот, но слов не нашел и бешено швырнул обломки злосчастного ферзя в лицо Берии. Попал, однако тот не шевельнулся, лишь еще выше вздернул бровь. Генерал полез за пистолетом, но прокурор перехватил его руку.

– Кирилл Семенович, опомнитесь! Что вы делаете?

Берия усмехнулся и глянул на лейтенантов. Один смотрел в пол, другой, совсем еще мальчишка, открыв рот, уставился на него.

«И это хорошо, – подумал он. – Едва ли Москаленко здесь любят. Сегодня же вечером звон пойдет по всему гарнизону…»

…По правде сказать, день рождения Ивана Федоровича в этом году пришелся на четверг. Но в будние дни у каждого были свои дела и свои рабочие смены, поэтому отпраздновать решили в воскресенье. Вечером сдвинули столы на кухне, пришла сестра именинника с уцелевшим на войне мужем и с сыном, остальные были свои. По старой, освященной десятилетиями квартирной традиции выпивку ставил именинник, а соседи заботились о закуске. Стефа сделала немудрящий салатик, Павел достал кусок присланного с Украины сала, но потом они немножко увлеклись друг другом и вышли на кухню, когда там уже вовсю бушевал разговор. Обсуждали последнюю сногсшибательную новость.

– У нас в школе то же самое, – понизив голос, говорил старичок-учитель. – Вчера перед самым концом занятий пришло указание из РОНО – портрет снять. Мы подождали, пока все разойдутся, вместе с директором сняли и убрали в чулан.

– Почему же в чулан? – поинтересовался муж сестры именинника. – Врагов покрываете?

– Никого мы не покрываем. Ну а вдруг ошибка, что тогда? В сорок первом тоже, помните, говорили, будто Каганович застрелился? А оказалось – все враки. И хороши бы мы были, когда б портрет сняли? Если в понедельник подтверждение будет, то поступим, как положено.

– О, товарищ майор! – обрадовался уже слегка вмазавший Иван Федорович. – Сейчас нам армия все разъяснит. Мог такой человек, как Берия, быть врагом народа?

Павел поморщился. Обсуждать эту новость ему не хотелось. Вчера вся академия гудела как пчелиный улей, а теперь вот и дома тоже…

– Ты бы поднес сначала гостю, – проворчал он, кладя на стол тряпицу с розовым, в прожилках, салом. – А то я не понимаю, где оказался. Вроде на именины шел, а попал в политотдел.

Однако после очередного тоста разговор свернул в то же русло. Теперь уже вся квартира хотела знать, что он обо всем этом думает. Павел придал лицу выражение киношного замполита и четко, с паузами, проговорил:

– А думаю я, раз арестовали, значит, враг.

– Такой человек, на самом верху, и враг? – поразился именинник.

– А чем он лучше Ежова или Тухачевского? Тоже не маленькие люди были, а оказались шпионами. Всякое может быть. Мы у себя в Драгомичах, помню, никак понять не могли, почему бандиты про все наши действия раньше нас знают. И кто, оказалось, им помогал? Второй секретарь райкома, собственной персоной. Враг иногда может очень высоко забраться, но все равно в конце концов его разоблачат и расстреляют.

– Вот-вот! – встряла Софья Матвеевна, дама из породы «к каждой бочке затычка». – Он и врачей потому освободил, что вредитель. А им всем дано задание людей изводить. Я в поликлинике в понедельник в очереди сидела, такого понаслушалась…

– Кому ж тогда верить! – возопил именинник.

– Фронтовикам! – тут же откликнулся муж сестры. – На фронте сразу все ясно, кто есть кто. Вот скажи, майор, Берия на фронте был?

– А кто ж его знает, – пожал плечами Павел. – Я за ним не бегал. Никита Сергеевич был, это я точно знаю, а про остальных нас как-то забыли известить.

– Не был он на фронте! – возопил раскрасневшийся Иван Федорович. – А если и был, то в тылу сидел. Особисты, падлы, все такие! Как орать, так первые, а как в атаку – где он?

– Это Никита Сергеевич-то не был? – вскочил Павел. – Я сам с ним под Харьковом встретился, в окопах, а ты мне тут будешь говорить…

В воздухе ощутимо запахло хорошей дракой. Инвалид был хоть и хромой, но сильный, а водка делала его еще и храбрым. Однако чувство справедливости оказалось сильнее желания сбить спесь с зазнавшегося соседа. Он налил еще по одной и поднял стопку.

– Уймись, Пашка! Я же не про товарища Хрущева говорю. Он ведь особистом не был, правда? Я про Берию. А за товарища Хрущева я всегда выпить готов…

Вмазали еще по одной.

– Ты как с ним познакомился-то? – поинтересовался муж сестры.

Остальные хранили молчание. Когда фронтовики говорили о своем, прочие не влезали, так уж было заведено.