– Ух ты! – обрадовалась Рита, и Артур понял, что она на грани нервного срыва. – Лампарманскопийу? Я должна была сразу догадаться.

– Простите, я забыл… В общем, чтобы вам было понятно… Во время этой процедуры в небольшой надрез под пупком помещается маленькая камера, после чего захватывают фаллопиеву трубу и вводят туда катетер с оплодотворенными яйцеклетками. Метод основан на удалении препятствий на пути яйцеклетки и сперматозоида, которые возникают по причине наличия различных нарушений в организме.

– Вы хотите сказать, что дело не в мертвой функции деторождения? – пробормотал, наклоняясь к столу, Артур. – Я вас правильно понял?

– Абсолютно.

– То есть… Я могу… иметь детей?

– Нет, – ответил ублюдок Айзман и положил ручку на стол.

– Бред! Это какой-то бред!.. У меня такое впечатление, что теперь это вы виноваты в том, что я не могу иметь детей! Из-за вашего упрямства! Быть может, мы мало предложили в качестве гонорара за лечение?!

– Вы заплатили ровно столько, сколько я прошу с каждого клиента. Дело не в деньгах.

Артур увидел перед собой какие-то блики. Так обычно показывают на экранах лица нагадивших и не желающих отвечать за содеянное ментов.

– Тогда в чем, черт вас возьми? – голосом готовой на все женщины прошептала Рита.

– Быть может, если бы вы были откровенны во время первичного осмотра, и мне удалось бы уладить проблему сразу, возможно, вы не обращали бы меня сейчас в сторону дьявола и не винили меня как первопричину своих несчастий.

– О чем он?

Рита посмотрела на Артура. Это была не Рита. Чужое лицо, чужие глаза, чужие губы.

– Я хочу знать, что происходит…

– Вы ставите меня в крайне затруднительное положение, – сказал Айзман, опуская глаза, и Артур почувствовал, что это не ответ ему, а обращение к его жене.

– Рита?..

Она вынесла в его сторону ладонь и подняла на Айзмана покрытые сетками красных прожилок глаза.

– Мне нужен только один ответ – да. Да, я могу иметь детей. Что я должна для этого сделать?

У Артура было такое ощущение, что его крутят на центрифуге и остановка не намечается. В его присутствии деловито шел разговор, истинный смысл которого при всей простоте фраз и законченности мыслей он не понимал.

– Я боюсь, что психологическая травма причинила вашему организму непоправимый вред, миссис Чуева. Я… правильно трактую проблему травмы?..

– Да, доктор.

Он покачал головой и, стараясь не смотреть на Артура, показал пальцем сначала на освещенную стену, на которой бесформенными пятнами красовались рентгеновские снимки органов малого таза:

– Ваша проблема не там, – и он показал тем же пальцем себе на переносицу, – а здесь.

Она с благодарностью посмотрела на Айзмана.

– Доктор, спасибо за добрый совет. И за… в общем, за все спасибо, – английский Риты был безукоризнен. – Я избавлю вас от недостойной вас сцены.

– Я буду признателен за это…

Они молчали по дороге в «Хилтон», молчали вечер, ночь, и заговорили лишь тогда, когда шасси «Боинга» коснулись посадочной полосы Шереметьева.

– Хотел бы я знать, отчего я вдруг увидел перед собой стену, которая осыпалась, но идти вперед невозможно, потому что столбом стоит пыль.

Самолет делал последний полукруг перед терминалом, она молчала, и Артур, с беспричинной внимательностью разглядывая архитектуру здания, сказал еще раз:

– Наверное, многое я отдал бы за то, чтобы узнать не тайну, которую прячет от меня та, от которой у меня никогда не было секретов, а причину, которая заставляет ее превращать что-то в тайну. И я только сейчас понял, что готов отдать еще больше, чтобы этой тайны не знать.

– Арт, – она положила холодную, как лед, ладонь на его руку, – скажи… милый… родной мой Арт… скажи, чего бы ты не простил мне никогда в жизни?

«Боинг» в последний раз засвистел турбинами, отдавая салют экипажу, доведшему его до земли невредимым, и Рита сквозь шум услышала:

– Я признаюсь своей жене в любви уже двадцать лет. И вот какое удивительное открытие не дает мне покоя. Чем старше мы становимся, тем влюбленнее ее взгляд. Я готов поклясться, что если бы она посмотрела на меня так, как смотрит сейчас, в восемьдесят четвертом, я бы ей не поверил… Нет, не поверил… Не позвал бы за собой и не был счастлив эти годы. Мне не было бы необходимости думать об этом, если бы семь месяцев назад она не сказала, что моему первому признанию не поверила. Но все равно вышла, и что все эти двадцать лет счастлива… Удивительное это чувство – доверие. То есть – любовь.

Он не хотел смотреть на нее. Знал, что в глазах ее стоят слезы.

– Я люблю тебя… Наверное, еще более безумно, чем тогда. А это значит, что доверяю. А потому есть ли мне смысл рассуждать о непрощении тебя, если сам смысл этого выглядит глупо и… и ненужно. Салон тронулся, нам пора на выход.

Вечером она зашла в кабинет, где он весь день напропалую и тайком тянул из горла «Джонни Уокер», и села перед ним в кресло.

– Нам не нужно убивать себя, Арт. Это было один раз. Всего один раз. Без любви. Вышло… по-идиотски глупо. Ты хочешь услышать, как это произошло?

– Нет.

– Это случилось на том девичнике. Он оказался в компании случайно, а после появились и другие парни. Я выпила много… – Рита подумала о том, что как раз этого говорить ей и не следовало. – Но я хорошо помню, что произошло… Это было секундное увлечение, Арт…

– Ну, я так не думаю, – прохрипел он. – Я уверен, что не менее чем двухминутное…

– Арт… – она запнулась, – милый Арт… Я подвела нас…

– Довольно.

– А через три месяца поняла, что…

Он с трудом выбрался из кресла. Он тоже выпил предостаточно, и тоже не совсем владел собой. Заминка в кресле спасла его и ее. Когда он выпрямился, гнев схлынул, осталась лишь жалость к себе. Она выковыряла из себя чужую плоть, выжала ядовитую сперму, не дав ему шанса увидеть своего наследника… Разве это можно простить? Наверное, можно. Только пусть она прямо сейчас уйдет…

– Я легла в больницу, и меня вычистили. Вот теперь ты знаешь все.

– Это ты называешь… не убивать? – едва слышно проговорил он.

– Теперь ты знаешь все. Я приму любое твое решение, Артур… Но я умоляю тебя, я тебя заклинаю: прости. Я никогда тебя не спрашивала о том, насколько приятным тебе показалось посещение «Андреевских бань»… Будь же и ты великодушен… любимый… Ты был там, и я знаю, что там происходило…

– Там могло происходить что угодно, и с кем угодно, но не со мной… – Он посмотрел на нее и улыбнулся. Губы его дрожали. – Не думал, что ты вспомнишь об этом именно в эту минуту. Спустя двенадцать лет…

Ночь всегда приходит неожиданно. Рассвет, тот постепенно стирает с темных окон поволоку, он нетороплив, хотя и беспечен. Мудрая ночь всегда приходит внезапно, как просветление, окружая между тем темнотой. Проконтролировать рассвет можно – он наступает, когда березы перестают быть похожими на осины. Возвращается цветность, яркость, резкость, все начинает зримо вращаться по известной спирали жизненной силы. И только ночь неконтролируема, ибо решительно невозможно сообразить, когда же темнота в квадрате окна достигает своего апогея. Черное – оно всегда черное, и нет оттенков, и не разобрать мысли.

Когда за окном стали появляться первые светлые тени, он вошел в комнату квартиры в Марьине, вошел неслышно, но точно зная, что не разбудит.

– Что имел в виду доктор?

От «Джонни Уокера» остался только запах. Он не убил тяжесть, не снял ее с плеч и не расслабил.

– Он сказал, что я не смогу родить, пока не переборю себя, – голосом выплакавшейся за ночь женщины сказала Рита.

– Что это значит?

– Я одна знаю, что это значит.

– И он, да?

– Он – в первую очередь.

– А я – нет?

– А ты – нет.

Он устало опустился на кровать. За окном гадко чирикали воробьи и голубь топтался на подоконнике, собираясь с него сигануть вниз.

– Я никогда больше не заговорю об этом. Ты не поймешь, что творится сейчас, и не будешь знать, что будет происходить остаток жизни в душе моей ни по взгляду, ни по звуку моего голоса. Это было, но этого не было. Я не знаю, сумею ли убедить себя в последнем. Видимо, у меня та же проблема, что и у тебя. И решать ее нужно не там, – он указал себе на грудь, – а здесь, – и он указал на переносицу. – Звонили из «Алгоритма». Через два часа приезжают Перкинс с компаньонами.