— Ну, понятно… Но ведь это было давно. И сама идея настолько реакционна, то есть настолько устарела для нашей эпохи…

— Между прочим, уже в нашу эпоху существовал замысел создать гигантское рабовладельческое государство, — сказал Иван Иванович. — Адольф Гитлер даже и начал было его создавать. И эта попытка обошлась человечеству так дорого, что вряд ли разумно считать идею рабовладельчества автоматически неосуществимой и устарелой. Но это уже другой вопрос, тут речь вообще-то не шла об идеальном государстве, хоть фашисты и называли себя национал-социалистами. Значит, вы согласны, что рабовладение и идеальное общество, о котором мы мечтаем, несовместимы. Так почему же вы удивляетесь, что мы считаем насущно необходимым именно сейчас бороться против гнусного деспотизма и садистской жестокости, которую человек так часто проявляет по отношению к своим младшим собратьям?

— Ну, слушайте, рабы — это ведь люди, а…

— Постойте! Это вы считаете, что они — люди. Вы, член социалистического общества в двадцатом веке. А тогда считали иначе. И не только тогда. Вся система фашизма была в конечном счете построена на том, что арийцы — люди, а другие — не люди, и с ними можно делать все, что заблагорассудится. Ну и так далее. Белые — люди, черные — не люди. Тут годится любой вариант разделения, важен сам принцип, а он — рабовладельческий. Так вот: вы, значит, думаете, что мы — люди, а они — не люди, и поэтому все дозволено?

— Почему — всё?! Я не говорил…

— А мне показалось. Но тут вот еще в чем дело. Ведь неизвестно, где именно проходит граница между человеком и нечеловеком. Человек — тоже животное. При рождении он представляет собой маленькое, совершенно беспомощное человекообразное существо, которое впоследствии может стать хорошим или плохим человеком, а может и вообще не стать человеком.

— То есть? — удивился Роберт.

— Ну, это, конечно, редкие случаи, но вам, вероятно, известно, что человеческих детенышей и вправду иногда воспитывали волки, медведи, леопарды, павианы. Только эти воспитанники ничуть не походили на умного, ловкого и смелого Маугли, знаменитого киплинговского героя. Они необратимо теряли громадные преимущества человеческого мозга и мало что приобретали взамен. Они не умели ходить на двух ногах, а на четвереньках бегали хоть и быстро, но куда медленнее своих приемных родителей. Они выли и рычали, не умели разговаривать. Индийская девочка Камала, жившая в волчьей стае лет до восьми, потом за девять лет жизни в человеческом обществе с большим трудом выучилась ходить прямо, понимать и произносить некоторые простейшие слова; в шестнадцать-семнадцать лет она едва достигла умственного уровня трех-четырехлетнего ребенка. И это при максимуме забот, потраченных на нее.

— Я слыхал об этом, — сказал Роберт. — Что же из этого следует, по-вашему?

— То, что человек целиком зависит от воспитания. Что неправильным воспитанием можно непоправимо искалечить и человека и общество. И что жестокость есть всегда жестокость, какие границы ей ни ставь. Нельзя быть жестоким и злобным от сих до сих: только по отношению к голубям, только по отношению к кошкам, только по отношению к неграм или еретикам. Можно начать с частностей — в детстве. Ну, скажем, ребенок обрывает крылья мухам, душит птенца, терзает котенка или щенка — просто так, потому что его мозг слишком неразвит и на волю вырываются атавистические побуждения. Но если родители и прочие окружающие его люди не постараются подавить эту древнюю бессмысленную свирепость, ребенок вырастет с прочным убеждением, что это можно. Кто послабее, кто не может дать сдачи, тех можно бить, запугивать. Людей — тоже. От сих до сих это не бывает.

— Ну да. А потом водка в утробе да ножичек в кармане снимут и последний тормоз — страх перед наказанием, — сказал Виктор. — Покуражиться хочется, видеть страх и страдания хочется, а спьяну-то не разберешь, кого можно резать, кого нельзя. Берут верх условные рефлексы, механические навыки. Конечно, не всегда предварительную практику проходят именно на животных и птицах, иной раз и прямо с людей начинают, но чаще все же… Да что, когда в школах, на уроках биологии, некоторые деятели, воспитанные именно в таком духе, велят ребятам поймать где-нибудь кошку и потом режут ее тут же, в классе, живьем, без наркоза даже! И это называется — педагогика! Вот и они воспитывают потенциальных убийц и хулиганов.

Меня опять начало мутить, а тут еще Барс пришел — видно, наскучило одному сидеть на кухне. Я уже с некоторым ожесточением снова спросил:

— Что сейчас дела с этим из рук вон плохи, всем понятно. Даже Роберту, я думаю, хоть он и отбрыкивается. Но все-таки: есть выход из положения или нет, как по-вашему? И что делать?

— Выращивать путем селекции говорящих котов, собак, лошадей, — ухмыляясь, предложил Славка. — И обучать их простейшим фразам: «Стой, стрелять буду! Милиция! Караул!»

— Люди еще и не то кричат, да на подонков никакие крики не действуют, возразил Виктор почти всерьез.

— Ну, не скажи! Представляешь, если на тебя бросится кот или даже голубь с диким воплем: «Милиция!»? Всю жизнь не очухаешься от такого впечатления. Верно, ребята?

— Очухаются подонки и привыкнут, они вообще ко всему привыкают, — мрачно сказал Виктор. — И, признаться, я не представляю, как мы выпутаемся из всего этого.

— Ну, дело обстоит не так уж безнадежно, — возразил Иван Иванович. Друзей у животных ведь тоже немало — я думаю, больше, чем врагов. А воспитать детей в этом духе вообще нетрудно. Например, что можно сделать уже сегодня в нашей стране? Хотя бы дать юридические права Обществу защиты животных, как это сделано в Англии и в некоторых других странах. Создать его филиалы со всех крупных населенных пунктах, сплотить вокруг них актив, добровольческие дружины, вести пропаганду и агитацию всеми способами. За пять-десять лет можно будет добиться весьма заметных успехов в воспитании людей, а тем более молодежи, за это я ручаюсь.

— По-моему, вы образцово-показательный оптимист! — Виктор, однако, с симпатией глядел на Ивана Ивановича. — Прямо хоть вешай ваш портрет на ВДНХ.

Я помню, что тут Иван Иванович улыбнулся, и я понял, что впервые вижу его улыбку, и понял почему: глубокий шрам стягивал щеку, ему, наверное, трудно было даже есть, а улыбка получалась тоже странная, скошенная. Но все же лицо у него светлело от этой болезненной улыбки, и по классификации Льва Толстого получалось, что он красив.

— Пессимистом быть проще и надежнее, — улыбаясь, ответил он Виктору. Дурные предсказания чаще сбываются, чем хорошие. А если они сбываются хоть и не полностью, это производит на большинство очень сильное впечатление — куда более сильное, чем если подтверждаются успокоительные прогнозы.

— Тем более, если они подтверждаются не полностью, — добавил Виктор. — Тут каждое лыко ставится в строку.

— Пускай мои прогнозы сбудутся не полностью. Пускай понадобится больше времени и сил для того, чтобы добиться заметных успехов. Но ведь вы согласны, что таким путем тоже можно кое-что достичь?

— Согласен, конечно. Тем более, что это не абстрактные гипотезы. Можно сослаться на пример Англии, где законы о защите животных соблюдаются, насколько мне известно, довольно точно.

— Или на пример Индии, — подхватил Иван Иванович. — Уважение к животным там идет от религиозных традиций и выглядит поэтому иной раз преувеличенно и нелепо, но все же явно смягчает нравы и придает какую-то красоту и поэтичность даже нищенской жизни.

— Я вот чего не понимаю, — сказала Галя. — Откуда у нас-то, в России, взялась эта дикая жестокость? Ведь нельзя же считать это традицией или свойством национального характера! Ну, не знаю — хотя бы пример из «Дубровского»: кузнец, который, рискуя жизнью, спасает кошку из огня, но не щадит приказных, потому что считает их своими врагами. Потом — «Муму», «Каштанка», «Холстомер»….да сколько угодно примеров из классики можно привести!

— И из жизни, — добавил Иван Иванович. — Фотографии Ленина с кошкой на руках или Чехова и Некрасова с собаками вроде и многие видели, а продолжают, чуть что, визжать: мол, кошек и собак любят только старые девы или же капиталисты, которым наплевать на народ. У нас ведь часто в газетах обличают капиталистов, которые по завещанию оставляют что-то своим котам и собакам, чтобы те не подохли с голоду. Конечно, по мнению таких моралистов, деньги можно оставлять только родственникам, даже если эти родственники — негодяи, а умный и добрый пес или кот, который скрашивал тебе жизнь, не имеет никаких прав на твою заботу и пускай подыхает с голоду на улице.