– Могу поклясться, что это бесит мамашу Кент, – герцогиня плотно сжала губы. – Подумать только, наш красавец Георг был бы королем Англии, если бы не девчонка. Это сводит меня с ума.

– Меня тоже, – согласился Эрнест.

– И ничего поделать нельзя?

Они с опаской взглянули друг на друга. Существуют методы, с помощью которых можно не допустить восшествия на престол рано развившихся детей. Но о подобных методах нельзя говорить вслух, даже таким людям, как они. И не по моральным причинам, а потому, что никогда нельзя быть уверенным в том, что никто не подслушивает. Кроме того, такие затеи в данный момент бесполезны. Вот в чем все дело. В данный момент.

Йорк, Кларенс, а затем Виктория, и если все они не дойдут до трона, тогда за ними последуют Эрнест, герцог Камберлендский, со своим сыном Георгом.

Блестящая перспектива – если бы не жизни, стоящие на пути к ней.

– Наступит момент, – сказала герцогиня, – когда нам нужно будет поехать в Англию.

– В свое время, – ответил ее муж.

И он увидел себя – так, как она видела его, – с короной на голове. Король Англии. А почему бы и нет? Только два стареющих брата стоят между ним – и, конечно, пухлая испорченная маленькая девчонка.

Аделаида и Уильям вернулись к спокойной домашней жизни. Супруги еще раз съездили на континент. Она оставила детей Иды у себя, и та не жаловалась. С ними и с семейством Фицкларенсов Аделаида чувствовала себя матерью. Луиза зависела от нее и бывала несчастна, когда ее не было рядом. Девочка даже не жаловалась на свою болезнь, так как считала, что она сблизила ее с тетей Аделаидой.

Постоянным источником волнений служили любовные романы девочек Фицкларенсов. Свои секреты они всегда доверяли Аделаиде. Теперь Мэри была замужем за капитаном Фоксом из голландской семьи, а София, самая старшая дочь, объявила об обручении с сэром Филиппом Сиднеем. Только две самые младшие девочки, Августа и Амелия, еще не обручились, но им исполнилось только двадцать один и восемнадцать лет соответственно.

– Я уверен, что если бы Дороти увидела сейчас свою семью, она была бы счастлива. И больше всего ее обрадовало бы то, как они любят свою мачеху.

Милый Уильям. Возможно, он и бестактен, но у него доброе сердце, и она должна быть благодарна за это.

Герцог очень любит карты и вечерами садится играть в «папессу Иоанну» с Аделаидой, Луизой и с любым членом семьи Фицкларенсов, который свободен. Он смеется, когда выигрывает, хотя ставки никогда не превышают шиллинга за вечер. Как бы смеялись его братья Георг и Фредерик над его простым развлечением. Но Аделаиде нравилось.

И со своего места на стене улыбалась Дороти, глядя на женщину, занявшую ее место в Буши.

Здоровье короля ухудшалось. Он уехал в свой загородный дом в Виндзоре и жил там в максимально возможном уединении. Георг сильно страдал от подагры и водянки, и бывали моменты, когда ноги и ступни распухали так, что даже не мог на них встать.

Он проводил время, планируя восстановление замка, в котором в то время мог жить только человек, готовый терпеть ужасные неудобства. Постоянные встречи с людьми, выбранными им для решения этой задачи, представление о том, каким станет восстановленный замок, сильно поддерживали его и заставляли забывать о боли.

Но вряд ли можно назвать такое существование счастливым. Король ни за что не хотел, чтобы его видели подданные. На него обрушивали поток насмешек, и ему приходилось признать, что даже самые элегантные одежды не в состоянии скрыть ту гору мяса, в которую он превратился. Желание не показываться людям на глаза стало навязчивой идеей. Он приказал посадить деревья вокруг дома, чтобы никто не мог увидеть жилище, и расставил слуг в определенных местах, чтобы никто не мог нарушить его уединения. Георг даже приказал закрыть некоторые просеки в лесу, чтобы пользоваться ими мог только он один, а когда ездил в Лондон и обратно, то делал это в закрытой карете – так сильно не хотел, чтобы подданные видели его. Это разрешалось только друзьям, министрам и тем, кто не мог не встречаться с ним.

Искусство, музыка, литература по-прежнему доставляли ему наслаждение, и когда он жил в «Павильоне», там устраивалось множество концертов в музыкальной комнате, где король и его гости возлежали на диванах и слушали величайших музыкантов того времени. В такие моменты счастье ненадолго возвращалось к нему, и он полагался на свою врожденную элегантность и обаяние. Но когда Георг приходил в свои апартаменты, оставался один и видел свое отражение в зеркале, то погружался в состояние депрессии.

Только мысль о красивых вещах могла доставить ему удовольствие, а свои боли он мог облегчить лишь планируя новые изменения в «Павильоне» и Карлтон-хаусе. «Буду ли я еще жив, чтобы насладиться ими?» – думал Георг. Он опасался, что проживет недолго. Но реставрированный Виндзорский замок, красота Карлтон-хауса и его великолепный «Павильон» будут его эпитафией. Люди будущих поколений скажут: «Подданные осыпали его бранью, но это был человек изысканного вкуса».

Его беспокоила Елизавета Конингхэм. В последнее время леди вела себя довольно странно. Фактически они редко встречались. Король проводил много времени в постели, не вставая до полудня, а затем уезжал на уединенные просеки в лесу в сопровождении очень немногих людей. Иногда она появлялась там, но не всегда. И когда он спрашивал, почему ее нет, ему говорили, что у нее болит голова или что немного приболела.

Когда он выражал тревогу, Елизавета приходила к нему и объясняла, что было лишь небольшое недомогание и что она опять чувствует себя хорошо. Но леди Конингхэм изменилась, и это его тревожило.

Георг прекрасно знал ее. Она действительно глупа. Прошло шесть лет с тех пор, как он оставил леди Хертфорд ради нее, и не жалел, что расстался с той женщиной. Но сейчас вынужден признать, что отношения с Елизаветой Конингхэм получились не такими, как он надеялся.

Король вздохнул. Ему нужны женщины – вернее одна, на которую он мог бы изливать свои чувства. Так было всегда, всю его жизнь. И теперь, когда вынужден проводить столько времени в бездействии и может размышлять о прошлом, он со всей ясностью понимал, насколько иной была бы его жизнь, если бы он никогда не расставался с Марией Фитцерберт. Она осталась бы ему верна. Преданная женщина по самой своей природе. Между ними встала религия Марии.

– Ах, – простонал он, – мне не следовало расставаться с ней.

Его охватила печаль, когда представил себе, насколько иначе все могло бы быть, если бы сейчас Мария находилась здесь, в этом загородном доме. Она бы вела с ним умные беседы – то, чего не может сделать Елизавета, даже если попытается, – и они обсуждали бы дела ее приемной дочери Минни, так как Минни была бы не только для нее дочерью, но и для него. Каким утешением она послужила бы для него, когда он потерял Шарлотту.

Когда-то он думал, что будет абсолютно счастлив, если избавится от Каролины. Теперь избавился от нее, но далек от счастья.

Елизавета Конингхэм красива. Этого он не отрицает. У нее громадное женское обаяние, но она дура.

И тем не менее он не мог потерять ее, так как в этом случае остался бы без любовницы. О, могли бы найтись другие, готовые на это. Но он настроен слишком романтично, чтобы принять то, что по крайней мере внешне не похоже на любовный роман. А разве найдется женщина, способная полюбить гору мяса, находящуюся в состоянии быстрого разложения, только потому, что на ней корона?

Наихудшая сторона жизни умного человека состоит в том, что ему приходится сталкиваться с такими моментами истины. Вот и он – уставший, старый и одинокий – остался наедине с истиной.

Нет, его единственная надежда на некоторое утешение состоит в том, чтобы удержать Елизавету – по крайней мере внешне – в качестве своей любовницы. Даже если нет женщины, которая любила бы его, он должен время от времени обманом убеждать себя в том, что есть такая.