Попал в точку. Заалели нежные ланиты. Хоть и противно быть «его бабой», а все-таки приятно, когда это признается окружающими.

– Я бы тебя не попросил, если бы за мной не ходили, – продолжал Шуз уже серьезно. – Вчера оперативник Сканщин даже на вернисаж к Мише Каледину притащился. Счет пошел на миги, дитя мое, как в песне поется. «Фишка», кажись, прикрыть хочет всю нашу капеллу. Огород твой их обгреб, вот они и озверели, как осенние мухи. Хорошего ждать не приходится, хотя и остановить уже невозможно, потому что, как сказал поэт, «позорно и гибельно в рабстве таком, голову выбелив, спать стариком», и это офуительно верно.

В общем, Анастасия Батьковна, диспозиция такая. Сейчас я тебе дам одну «штуку», и ты ее спрячешь до вечера. Лады? В восемь вечера я везу тебя на коктейль к сенегальскому дипломату. Там будет Филип. Он начнет тебя кадрить, и ты кадрись, изображай из себя проблядь. С приема вы сваливаете, как будто на пистон. Не вздрагивай, жопа, я же сказал «как будто». Впрочем, ради благородного дела можешь и пульнуть. Авансом выдаю индульгенцию, и Максуха тебя поймет. Короче говоря, в течение ночи ты должна отдать Филипу нашу «штуку». На этом твоя миссия завершается. Ox-ox, опять заалели целочки, фригидочки… Эх, Настена, попалась бы ты мне лет двадцать назад!

Через несколько минут она уже волокла из шузовского багажника к лифту здоровенную, будто бетонную, плиту альбома «Скажи изюм!».

VI

– Валерьян Кузьмич!

Капитан Вова Сканщин, трепеща, полыхая комсомольским задорчиком, скрывая гнусное похмелье, прибежал на квартиру батьки генерала в толстостенном доме с капителями, построенном для чекистов в сороковые годы.

День был праздничный – 5 декабря, годовщина незаслуженно забытой Великой Сталинской Конституции. В генеральской столовой сервирован был графинчик с закусочками. Планщин, облаченный в подарок болгарских коллег, меховушку без рукавов, потчевал соседа-отставника N, с именем которого связано укрепление социалистической законности в западных областях Украины и Белоруссии.

– Садись, Володя, – строго, но по-отечески одернул генерал порыв молодежи. – Налей себе, – зоркий взгляд левым глазом. – Вижу, не помешает. – После этого продолжил прерванный рассказ, замилел к старшему товарищу людскою лаской: – …Так вот, Ефрем Семенович, форели мы ловили на тех ручьях, не считая. Весь улов отдавали Ибрагиму – каналья, конечно, скрывал, что балкарец, выдавал себя за кабарду, однако я, грешен, принимал его, уж больно повар был хорош, – и вот начинался пир под соснами Баксанского ущелья! Тут и шашлыки, и форель, и сыры, и все – подчеркиваю – свежайшее! Таков Северный Кавказ, Ефрем Семенович!

Вот оно откуда приплыло, кавказское-то вранье, с тоской прояснился Вова Сканщин. Чувствовал он себя – диссиденту не пожелаешь! Полез в карман за платком, визитные карточки дипломатов стали вываливаться. От генерала, конечно, не ускользнуло.

Ефрем Семенович, шамкая отжившим ртом, с лукавым вопросиком то и дело доставал из наркоматской пижамы дорожные шахматы – сразимся, дескать? В столовую иногда заглядывала генеральша, как две капли воды похожая на Георгия Максимилиановича Маленкова, молча интересовалась – суп подавать?

– Расставь этюдик, Ефрем Семенович, а мы на минуту посекретничаем с молодежью, – сказал генерал.

В кабинете он почему-то приложил руки к груди, движением почти женским. Ну, что? Нахулиганничали где-нибудь? В милицию попали?

– Объект вчера видел, – проникновенно заговорил Сканщин. – Проник вчера, Валерьян Кузьмич, в самую гущу. У монархиста Михайлы Каледина объект стоит на полке. Подробности в докладной, товарищ генерал, сейчас – ЧП! Готовится передача объекта за границу!

– Так… – Генерал мигом профессионально затвердел. – А вы-то сами, товарищ капитан, в каком качестве у Михайлы Каледина выступали?

Неужели уже в курсе, с тоской подумал Вова. Во-первых, по чину называет, плохо дело. Да ведь не могло же без стукача-то пройти такое – вернисаж. Горю, как швед. Эх, сейчас бы в сауну, а после бы к дорогой бы под одеяло, к Виктории Гурьевне…

– В качестве партийного работника, – уныло повинился он. – Как бы хозяин Северного Кавказа…

Генерал неожиданно расплылся. Все-таки приятно влиять на новое поколение. Эка, ловчага, партработником с Кавказа прикинулся! Далеко, далеко шагнет Володенька! Мягкое движенье ладонью вверх через залысины и клочковатости своей недюжинной головы, стратегическая задумчивость. Ну, ваше поведение, Сканщин, будет предметом особого разговора. Пока что хвалю за инициативу. Действуйте, собирайте оперативную группу, берите Слязгина с его людьми, купите ящик коньяку, раз уж вы… хм… хозяин Северного Кавказа… возьмите… хм… ну, что ж для такого дела… возьмите Эллу и дайте ей то, что она любит… Отправляйтесь к Михайле Каледину и продолжайте валять дурака. Со Слязгиным держите постоянную связь. Если увидите, что альбом уходит, действуйте решительно, но постарайтесь уменьшить резонанс. Понимаете? Заглушить резонанс!

– Понимаю, понимаю, – закивал Володя. – Заглушить резонанс – это понятно. Разрешите идти?

Сканщин отбыл, а Планщин быстро переоделся в служебный серый костюм. Вернувшись в столовую, он лукаво погрозил многолетнему партнеру:

– Я вижу, вы, Ефрем Семенович, корчновскую ловушечку мне подстраиваете? Не выйдет, батенька, этот вариант у нас да-а-вненько отработан!

Заглянув очередной раз насчет супа, супруга увидела его с пальто на сгибе руки, стоящим над доской и делающим быстрые ходы. В такие вот минуты «подвига разведчика» она его любила снова, и для таких минут всегда были на кухне готовы термос и бутерброды.

VII

Проклятый Огородников, это на него похоже – подведет меня под монастырь, а сам будет отсиживаться в Париже со своими девками, так думала Анастасия, раскуривая сигарету под внимательными взглядами двух своих «лошадей».

Сволочь я, думала она далее, гордиться должна, что помогаю ему в борьбе со Степанидой Властьевной. Ведь не для себя же он затеял все это дело, во имя же идеалов свободы и справедливости, и я, сопутствуя ему в его самоотверженной…

Как обычно, чем глубже она уходила в «положительные» мысли, тем банальнее они у нее оформлялись. На «современный лад» удавалось думать только в «отрицательном» направлении.

– А что это ты, дочка, принесла такое тяжелое, можно полюбопытствовать? – спросила мамаша, а у тетяши только подбородок вытянулся.

Нет, нельзя! Она подумала, что «штуку», конечно, нельзя оставлять дома: «лошади» сразу начнут вынюхивать, а вынюхав, еще неизвестно, как себя поведут. Можно вспомнить, например, их стукачество пятнадцатилетней давности, когда у семиклассницы Насти собрались подруги на дискуссию «Твой сексуальный символ». Тетяша по наущению мамаши тут же побежала в педсовет. Настоящие советские гомункулюсы, как выражается Макс. Так ведь нас всех, буквально всех учили – если не стучишь, значит, мужества не хватает! Побороть такое воспитание – это ли не подвиг, к которому призывает нас наше благородное… тьфу! В этот момент она вспомнила о диссидентствующем инвалиде, то есть о собственном папаше, схватила «штуку» и помчалась прочь.

Из автомата она позвонила отцу и сразу сморозила дикую бестактность, спросив: «Ты уже на ногах?» Старик ответил с неплохим смешком: «Фигурально говоря, да. А кто это звонит?» – «Дай адрес, я сейчас приеду!» – вскричала она. «Настя!» – Он так был потрясен, с трудом вспомнил собственный адрес.

…Когда она подъехала на такси, отец на костылях ждал у ворот. Он жил в настоящем деревенском доме посреди безликой многоэтажной Москвы: крошечная слободка чудом сохранилась впритык к Коломенскому монастырю. Увидев красавицу в дубленочке, он просиял – ну и дочка!

Настя с любопытством рассматривала дом незнакомого отца – пирамиды книг, подшивки старых газет, несколько радиоприемников, начиная с трофейного «Телефункена», кончая новеньким «Сони», токарный станок и плотницкие инструменты, портреты Сахарова и Солженицына, большущий глобус.