Официально выступить с какими то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий.

<...> В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК или других представителей центральной власти (лучше одного, чем несколько), причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше, чем несколько десятков представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро или перед двумя уполномоченными на это членами Политбюро. На основании этого доклада Политбюро дает детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности, также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров.

<...> Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше <...>»⁶²

Этот поразительный документ требует некоторых пояснений. Ленин предлагал получить выгоду от трагедии, в которой во многом была повинна его аграрная политика и которая унесла миллионы жизней, чтобы дискредитировать и уничтожить Церковь и вместе с ней то, что осталось от «буржуазии». Как в 1918 году Ленин пошел войной на деревню под предлогом необходимости накормить голодные города⁶³, так теперь под столь же вымышленным предлогом отказа от помощи деревне во время голода мишенью стала церковь. Отобранные при этом у нее ценности должны были пойти вовсе не на борьбу с голодом, а на политические и экономические нужды режима*. Ленин требовал проинструктировать суды (устно, дабы не бросить тень на себя и свой режим в случае утечки информации), чтобы они выносили побольше смертных приговоров без всякого предъявления обвинения: это был прецедент и модель для будущих расстрелов по спискам, в 30-е годы введенных в обиход Сталиным. Троцкий, которого Ленин поставил во главе антирелигиозной кампании (он был председателем Союза безбожников), из-за своего еврейского происхождения должен был держаться в тени, дабы не дать удобного повода антисемитам: ГПУ доносило Ленину о жалобах рабочих на то, что синагоги не подвергаются изъятию ценностей⁶⁴. Ответственным работником, с которым в сознании людей была связана эта кампания, должен был стать Михаил Калинин, твердокаменный большевик, имевший облик типичного благодушного сельского учителя. В конце концов отчаянные попытки верующих отстоять освященные церковные сосуды были объявлены антигосударственным заговором. Вера в заговор, по-видимому, вполне искренняя, хоть и выраженная в истерической манере, говорит о том, что сознание вождя несколько пошатнулось**.

* Американская администрация помощи (ARA, организация по оказанию помощи странам, пострадавшим в Первой мировой войне), которая шесть месяцев спустя взяла на себя помощь голодающей России, утверждала, что нет необходимости в сборе дополнительных средств для приобретения продовольствия, «поскольку ARA располагает во всех портах и на всех дорогах, ведущих в Россию, большим объемом продовольствия, чем может осилить советский транспорт» (Szczesniak В. The Revolution and Religion. Notre Dame, Ind., 1959. P. 70).

** Два месяца спустя Ленин перенес сильный приступ, что, впрочем, не помешало ему исполнять обязанности главы государства еще целый год, но пагубно отразилось на его способности оценивать ситуацию. Доктор, лечивший его в последней стадии болезни, отмечал, что болезнь «нередко вызывала припадки сильного раздражения, протекавшие бурно, сопровождавшиеся резко выраженным приливом крови к голове, опасным для больного, уменьшением задерживающих влияний, но что явилось естественным и неизбежным последствием глубокого склеротического поражения его сосудистой системы...» (Осипов В.П. // Красная летопись. 1927. № 2/23. С. 247).

На следующий день Политбюро в составе Троцкого, Сталина, Каменева и секретаря ЦК Молотова во исполнение инструкций Ленина приняло решение: «В центре и в губерниях создать секретные руководящие комиссии по изъятию ценностей...

Одновременно с этим внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия.

Видных попов по возможности не трогать до конца кампании, но официально (под расписку через губполитотделы) предупредить их, что в случае каких-либо эксцессов они отвечают первыми...»⁶⁵.

22 марта Комиссия по реализации ценностей, заседавшая под председательством Троцкого, проголосовала за продолжение изъятий и выход с изъятыми ценностями на международные рынки. Продажу должна была организовать пользующаяся дипломатической неприкосновенностью советская делегация на Генуэзской конференции, которая должна была состояться в апреле⁶⁶. Красин настаивал на том, чтобы ценности продавались не случайным покупателям, а организованно: конфискованные алмазы, по его мнению, следовало продать компании Де Бирс, с которой он обсуждал эту сделку⁶⁷.

Почти тотчас же начались судебные процессы. 13 апреля «Известия» сообщали, что 32 человекам предъявлено обвинение в «противодействии изъятию». В Шуе трое были приговорены к смерти⁶⁸. В иных местах обвиняемые представали перед революционными трибуналами по обвинениям в «контрреволюции», попытке свергнуть советское правительство, что неотвратимо влекло смертный приговор⁶⁹. Историк Д.А.Волкогонов ознакомился в архиве Ленина с его распоряжением, которым вождь требовал ежедневно ставить его в известность о числе расстрелянных священников⁷⁰.

Так было положено начало печально знаменитым показательным судам — тщательно спланированным постановкам, где приговор был предопределен заранее и целью которых было унизить подсудимых и на их примере устрашить единомышленников. Тут мы имеем дело с любопытным явлением, когда жизнь подражает искусству. В 1919 г. большевистские пропагандисты изобрели и с тех пор неустанно совершенствовали особый тип театрального действа — «агитсуд». В таких спектаклях представали перед судом и получали справедливый приговор самые ненавистные властям личности и явления — «беляки», «кулаки» и «буржуи», а также еврейские школы и Священное Писание. Процессы над священниками, проходившие в 1922 г., в точности повторяли такие «агитсуды», за одним лишь исключением, а именно — приговоры были не театральными, а вполне реальными. Это послужило репетицией для сталинских показательных процессов.

В Москве перед судом предстали 54 человека, среди которых были и священники, и миряне. Суд проходил с 26 апреля по 6 мая в помещении Политехнического музея, находящегося по соседству с Лубянкой и вмещавшего 2 тыс. зрителей. Лжесвидетели из отступников-священников, принадлежавших к так называемой «Живой церкви» (о которой подробнее мы расскажем ниже), доказывали, что согласно церковным канонам выдача освященных сосудов при определенных условиях не только возможна, но и обязательна. Следуя инструкциям Ленина, процессы использовались для того, чтобы продемонстрировать, что иерархия православной церкви, в сговоре с эмигрантскими монархическими кругами, организовала «контрреволюционный заговор». Поскольку никакого такого «заговора» в действительности не было, подсудимые обвинялись в попытке противодействовать изъятию ценностей. 11 обвиняемых были приговорены к смерти за неподчинение распоряжению правительства о сдаче церковных ценностей⁷¹. Шестерым из них высшую меру заменили тюремным заключением, как говорили, по настоянию Троцкого. Остальные пятеро были расстреляны⁷².