* Введенский А.И. Церковь и государство М., 1923. С. 114—116. Непосредственным поводом этого послания послужил захват Александро-Невской лавры в Петрограде, произведенный 13 января отрядом солдат, возглавляемым большевиками. Это было сделано по наущению Александры Коллонтай (там же. С. 120—123).

Большевики тотчас ответили декретом, в котором излагались принципы их политики в отношении религии, прерывавшие связь церкви со светской властью, установившуюся с первых дней существования Российского государства. Как и в большинстве советских законов того времени, за либерально звучавшим названием декрета намеренно скрывалась его истинная тоталитарная сущность. Первая статья «Декрета о свободе совести, церковных и религиозных обществах» объявляла об отделении церкви от государства*. В следующих статьях всем гражданам гарантировалось право исповедовать любую религию или никакую. Многие иностранцы и все восторженные почитатели советской власти, принимая эти заявления за чистую монету, подумали, что счастливым гражданам России предоставляется беспримерная свобода вероисповедания²². Но это были пустые заверения, ибо действительный смысл декрета означал смертный приговор церковным учреждениям. В отличие от революционной Франции, где духовенство после национализации земель было поставлено на государственное жалованье, советский декрет не только лишал их казенного содержания, но и запрещал религиозным и церковным учреждениям владеть каким бы то ни было имуществом, включая церковные здания и богослужебные предметы. (Поскольку государство еще не готово было пойти на закрытие всех подряд христианских храмов, синагог и мечетей, оно позволяло местным властям передавать в бесплатное пользование религиозным общинам «здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей».) Более того, декрет запрещал церкви брать плату за требы. Духовенство, таким образом, оставалось без всяких средств к существованию. Советская конституция 1918 г. по статье 65 лишала духовенство права избирать и быть избранными в Советы²³. Словно этих ущемлений в правах было мало, советские власти предпочли интерпретировать принцип отделения церкви от государства в том смысле, что духовенство не может действовать организованно, то есть как единая общенациональная церковь: попытки сообщения между общинами или признание иерархии рассматривались prima facie как бесспорное свидетельство контрреволюционных намерений**. Дополнительные указы запрещали религиозное обучение лиц младше 18 лет²⁴. Согласно 121 статье Уголовного кодекса РСФСР 1922 г. «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях или школах карается принудительными работами на срок до одного года»²⁵. Ни одна из перечисленных мер не имела ничего общего с принципом отделения церкви от государства.

* Декреты советской власти. Т. 1. С. 371—374. В последующих публикациях он был переименован в декрет «Об отделении церкви от государства», под каковым именем он и известен.

** «По смыслу декрета об отделении церкви от государства существование "церковной иерархии", как таковой, невозможно. Декрет предусматривает только существование отдельных, не объединенных между собой никакой административной властью, религиозных общин» (Известия. 1922. № 99/1538. 6 мая. С. 1).

В ответ на новые законы церковный Собор в «Воззвании к православному народу» отметил, что «под видом отобрания церковных имуществ декрет стремится уничтожить самую возможность церковного богопочитания и богослужения», даже татары, закабалившие Россию, проявляли большее уважение к христианской вере. Собор предупреждал всех, кто помогает исполнять декрет, что они рискуют быть отлучены от церкви, и призывал верующих защитить храмы и монастыри от захвата²⁶.

Декрет от 20 января вдохновил разгромы и разграбление храмов и монастырей, прокатившиеся по всей контролируемой большевиками территории, нередко при этом солдатам и матросам приходилось сталкиваться с упорным сопротивлением верующих, оборачивавшимся кровопролитием. По советским источникам, в период с февраля по май 1918 года в попытке защитить церковное имущество или в выступлениях верующих погибло 687 человек²⁷.

Православная церковь и коммунистический режим вступили в состояние войны. В деревнях крестьян, уверовавших в приход антихриста и близость Страшного суда, охватил пьяный и истерический разгул²⁸. Столкнувшись с такой ситуацией, власти воздержались от закрытия богослужебных зданий: в большинстве случаев местные советы предоставляли общинам право пользования экспроприированными православными храмами, синагогами и мечетями. Тем временем власти перенесли удар на монастыри, в которых видели оплот религиозной оппозиции и которые не пользовались такой симпатией населения. В 1918—1919 гг. они опустошили и закрыли большинство монастырей, к 1920 г. 673 монастыря были закрыты, а их владения — не только земли, но и свечные заводы, гостиницы, подворья — переданы либо крестьянам, либо государственным учреждениям²⁹. Домовые церкви и часовни были разграблены и закрыты почти все без исключения и превращены в клубы или иные места проведения досуга трудящихся.

Тихон отошел от позиции невмешательства в политические дела в марте 1918 г., после ратификации Брестского мирного договора, воспринятого им крайне неодобрительно. «Святая Православная Церковь, — писал он, — искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство русское, не может оставаться равнодушной при виде его гибели и разложения»³⁰. Это было откровенно дерзкое выступление по чисто политическому мотиву.

После объявления большевиками в сентябре 1918 г. Красного террора патриарх повел себя еще решительней. 26 октября, в первую годовщину октябрьского переворота, он выступил с обращением к Совнаркому, осуждающим коммунистический режим за то, что он не дал стране ничего, кроме унизительного мира и братоубийственной войны, пролил потоки невинной крови, побудил к грабежам и лишил народ свободы. «Не наше дело судить о земной власти, — признавал патриарх, увещевая правительство, — отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры; обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани. А иначе взыщется от вас всякая кровь праведная, вами проливаемая (Лук. XI, 51), и от меча погибнете сами вы, взявшие меч (Мф. XXVI, 52)»³¹.

Это был самый дерзкий вызов, когда либо брошенный новой власти лицом такого ранга, сравнимый с поступком митрополита Московского Филиппа, когда он пытался усовестить погрязшего во грехе Ивана Грозного и поплатился за это своей жизнью. Нам неведомо, что двигало патриархом, когда он позволил себе выступить открыто: хотел ли он поднять народ на борьбу против власти или просто исполнить свой нравственный долг. Некоторые историки, склоняясь к первому и отмечая пассивность к призывам патриарха, делали вывод о том, что послание не достигло цели³². Такие умозаключения не принимают в соображение не только обстановку необузданного террора, развязанного ЧК, но и тот факт, что сам Тихон в следующем послании (21 июля 1919) призывал христиан воздержаться от мести за мучения, которые им приходится претерпевать от рук властей³³.

В ответ правительство заключило патриарха Тихона под домашний арест. Спустя три месяца, в начале октября, в советской прессе был обнародован удивительный документ — послание патриарха Тихона, в котором он наставлял духовенство держаться в стороне от политики, ибо не дело церкви разжигать братоубийственную войну. В опубликованной версии патриарх призывал всех христиан повиноваться властям: «Не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность Советской власти, подчиняйтесь и ее велениям»³⁴. Эти слова были с глубокой горечью встречены в Добровольческой армии, в тот момент двигавшейся на Москву³⁵. В действительности текст послания был существенно подправлен. Открытие советских архивов дало возможность убедиться, что Тихон определял свой призыв к послушанию властям с оговоркой — «поскольку они не противоречат вере и благочестию»³⁶. А так как в глазах церкви любые деяния большевиков подрывали устои христианства, послание в его истинном виде приобретает совсем иной смысл.