Октябристы, заправлявшие в Третьей думе, как кадеты в Первой и социалисты во Второй, были преданы существующему конституционному порядку. Свою задачу они определяли следующим образом: «Образовать в Думе конституционный центр, не стремящийся захватить правительственные полномочия, но в то же время призванный защитить права народного представительного собрания в рамках, установленных для него Основными законами»⁸⁴.

Путеводной философской идеей партии была идея государства, опирающегося на закон — закон, одинаково обязательный и для правительства и для общества. Лидером партии октябристов был А.И.Гучков, европейски образованный выходец из известной московской купеческой семьи, ведущей происхождение от крепостных крестьян. По словам Керенского, которому Гучков запомнился «несколько угрюмой, одинокой и чуть-чуть загадочной фигурой», он выступал против освободительного движения⁸⁵. Гучков был не слишком высокого мнения о российских народных массах и не доверял политикам. Преданный патриот, он темпераментом и взглядами походил на Столыпина, которому помогал вносить раскол в ряды депутатов правого крыла Третьей думы, переманивая на свою сторону наиболее умеренных из них; эти депутаты, образовавшие националистическую фракцию, вместе с октябристами составляли абсолютное большинство, позволявшее Столыпину проводить через Думу многие свои законодательные инициативы⁸⁶. Большинство рядовых членов «Союза 17 октября» пришли из земского движения и сохранили с ним тесную связь.

Для обеспечения поддержки своим законодательным программам Столыпин ежегодно выделял из секретных фондов сумму в 650 тыс. рублей на субсидирование печати и подкуп влиятельных депутатов правого крыла⁸⁷.

Третья дума работала достаточно напряженно: за пять лет ею было обсуждено 2571 предложение, внесенное правительством, 205 собственных законодательных инициатив и проведено 157 запросов министрам⁸⁸. В думских комиссиях обсуждались аграрные вопросы, социальное законодательство и многие другие проблемы. 1908 и, особенно, 1909 годы были годами щедрых урожаев, заметного спада волны насилия, нового витка развития промышленности. Это была вершина карьеры Столыпина.

Однако в это же время на горизонте стали сгущаться первые тучи. Как уже отмечалось, конституция была дарована под давлением обстоятельств как единственный и последний способ избежать краха. Двор и его приверженцы правого крыла видели в ней не фундаментальную и окончательную перемену в системе управления в России, а чрезвычайную меру, предпринятую на время острых волнений в обществе. Нежелание признавать Основные законы конституцией и намеренное подчеркивание того обстоятельства, что царь не присягал Основным законам и посему волен не соблюдать их положений, не просто служили удобными отговорками, но отражали глубочайшие убеждения царедворцев. Таким образом, едва положение дел в стране слегка наладилось и необходимость в чрезвычайных мерах отпала, при дворе тотчас вновь ожили прежние сомнения: нужны ли парламентарный строй и премьер-министр, проводящий парламентарную политику, если общественный порядок восстановлен и в деревню возвратилось благоденствие? Столыпин, который говорил о себе, что он «прежде всего верноподданный слуга своего Государя и исполнитель его предначертаний и приказаний», теперь представлялся «самым опасным революционером»⁸⁹. А упрекали Столыпина главным образом за то, что он не выступал в Думе исключительно в качестве агента двора, а проводил собственную политику. Столыпин верил, что, сколачивая партию «друзей короля», он преследует отнюдь не свои интересы, а интересы царя. Монархисты же видели только, что его политическая деятельность приводит к умалению самодержавной власти или, по крайней мере, к умалению тех прав, которыми сами наделяли себя царь и его окружение:

«Столыпин последним из всех мог бы согласиться с тем, что его политика ослабляет независимую императорскую власть — действительно, он считал, что источник его собственной власти проистекает из того факта, что она была вручена ему самодержавным монархом. И все же к такому результату неминуемо должна была привести его политика, коль скоро он понял, что в современных условиях защитить государство от революции можно единственно путем усиления через парламент влияния землевладельческих, профессиональных и образованных классов. И сделать это можно только за счет императорского самовластья. Этот бесспорный факт в глазах императора придавал особую силу доводам реакционеров»⁹⁰.

В этом состояла причина натянутых отношений с двором, слабеющей поддержки и растущей немилости. После смерти Столыпина императрица на его примере наставляла его преемника В.Н.Коковцова: «Не ищите поддержки в политических партиях»⁹¹. Вообще же, чем успешнее оказывалась политическая деятельность Столыпина, тем менее нуждались в его услугах и тем враждебнее относились к нему при дворе. Таковы парадоксы российской политики.

Столыпинские реформы и проекты реформ также затрагивали интересы власть имущих. Аграрная реформа, направленная на образование в России сословия независимых крестьян-землевладельцев, угрожала той прослойке сельского дворянства, которая считала себя незаменимым форпостом культуры в деревне. Своими планами децентрализовать администрацию Столыпин нажил себе врагов среди чиновничества; а его замыслы урезать полномочия полиции не вызывали воодушевления среди служащих. Безуспешные попытки улучшить положение евреев вызывали ярость крайне правых. Однако, теряя поддержку при дворе, он не нашел сочувствия и в обществе. Либералы не могли простить ему «столыпинских галстуков» и злоупотребления 87-й статьей в обход законодательных полномочий Думы. Для крайне правых он был человеком со стороны, взятым на службу, чтобы загасить пламя революции, и злоупотребившим своим положением для стяжания собственной власти. Те же, кто, по словам Струве, считали конституцию «замаскированным бунтом»⁹², презирали его за то, что он отнесся к ней слишком серьезно, вместо того чтобы посвятить себя восстановлению самодержавия. В воинственной атмосфере русской политической жизни, где одна группа блюстителей чистоты принципов сталкивается с другой, столь же бескомпромиссной, для Столыпина с его прагматическим идеализмом места не было. Осажденный со всех сторон, он стал ошибаться и совершать политические промахи.

* * *

Первый конфликт Столыпина с Третьей думой произошел при определении бюджета военно-морского флота на 1909 год⁹³. В начале 1908 года правительство внесло предложение о постройке четырех военных кораблей типа «дредноут» для балтийского оборонительного флота. В Думе этот проект вызвал сопротивление октябристов и кадетов. Гучков считал, что Россия не может позволить себе содержать большой и дорогой флот. Милюков поддержал его: Россия, говорил он, в сравнении с Германией уже и так тратит на флот непропорционально большие суммы, хотя у нее нет ни колоний, ни обширной заморской торговли. Обе партии предпочли бы передать ассигнования, предназначенные на строительство дредноутов, армии⁹⁴. В 1908-м и, еще раз, в 1909 году Дума отвергла требования ассигнований на морской флот. Хотя для того, чтобы запустить в ход морскую программу, было достаточно одобрения бюджета в Государственном совете, отказ Думы заставил Столыпина искать поддержку у более правых, чем октябристы, партий — этот крен вправо был одновременно и поворотом к более националистической политике.

Роковой кризис в Думе, предопределенный этим «поправением», обнаружился косвенно при обсуждении вопроса о введении земского самоуправления в западных губерниях Российской империи. Проект встретил сильную оппозицию в верхней палате, где земства не пользовались популярностью. Увидев в этом повод проверить свой авторитет руководителя, Столыпин решил добиться принятия проекта любой ценой.

При учреждении земств в 1864 году девять губерний Западного края, отошедших к России при разделе Польши, не были охвачены. Система земских выборов сильно перекосилась в сторону землевладельческого дворянства, а в западных губерниях большую долю в этой категории составляли поляки-католики, и правительство опасалось, что они воспользуются земствами в своих националистических интересах. (Еще жива была память о Польском восстании 1863 года.) Наиболее просвещенные представители бюрократии понимали, однако, что культурный уровень русского населения в приграничных областях крайне низок и поэтому в местном управлении необходимо предоставить голос нерусскому населению⁹⁵. О распространении Земского положения на западные губернии Столыпин говорил уже в августе 1906 года, но законодательный акт впервые сформулировал в 1909-м. Хотя этот акт в вопросах предоставления национальным меньшинствам возможности участвовать в самоуправлении носил либеральные черты, все же в первую очередь он должен был отвечать требованиям правого крыла, во все большую зависимость от которого впадал Столыпин: по свидетельству Крыжановского, такие требования постоянно предъявляли ему депутаты из помещиков западных губерний⁹⁶.