– Вот она, мораль желтого дьявола! Как их икрой ни корми, все в лес смотрят!
Сказав это, он снова переключился на сестер.
– Алиса, Лариса, могли бы вы меня полюбить?
– Ах, оставьте, какие глупости! – засмеялись сестры. – Как можно вас полюбить, Лева? Мы пишем о вас диссертацию. Вот я, филолог, пишу работу «От Сумарокова до Малахитова», а вот я, химик, пищу работу «Некоторые проблемы коагуляции в свете „Трактата о поваренной соли“… Не могли бы вы ответить нам на ряд вопросов?
– А как же любовь?! – растерянно спросил Лева. – А как же образ Величавой Вечной Жены?
– Ах, оставьте, – захихикали сестры. – Как можно полюбить тему диссертации?
– Почему? – с тоской проговорил Лева. – Но почему же? Да разве же я не человек?
Он встал, качаясь. Мимо плыла княжна Аджарагам. Лева в полупрострации поплыл за ней.
– Да разве я не человек, мадам? Разве вы, устав от роскоши и прихотей мультимиллионеров, не могли бы полюбить меня, простую бедную знаменитость? Как хотите – плотоядно ли, платонически ли, но полюбите меня!
– Я вообще не имею дела с мужчинами, особенно в первую неделю полнолуния, – ответила на хинди княжна.
– Да почему же меня женщины не любят?! – вскричал кумир публики, остановясь среди зала.
Взрыв хохота был ему ответом. Лисички и зайчики, рассредоточившиеся уже по всему залу, хохотали вместе со всеми:
– Ой, умора. Малахитова женщины не любят!
– Девочки, я бы отдалась ему с закрытыми глазами, только страшно – все же Малахитов!
– Женщины его не любят! Умру!
Пышнотелая дама, директор фотоателье из Столешникова переулка, прогудела:
– Товарищ Малахитов, вас бы поразило, если бы я пригласила вас на танго?
– Пригласите! Пригласите меня! – взмолился Лева.
– Нет, я никогда на это не решусь! У меня к вам просьба, товарищ Малахитов, приходите к нам в ателье со всеми чемпионскими медалями!
Лева метнулся в сторону, ища среди хохочущего зала сочувствующее, глубоко потрясенное лицо. Тщетно. Весь «Нашшараби» грохотал от удовольствия – вечер удался! Шутка о том, что «Леву Малахитова женщины не любят», шаровой молнией летала по залу, сражая наповал. Ну, а наперсник школьных безобразий Серега Бабинцев, купаясь в лучах уже собственной славы, вдохновенно врал окружившим его молодым специалистам:
– Мы с Левкой, старики, весь Кавказ излазили. Однажды на Клухорском перевале упились в пупель…
И лишь один человек, Юф Смеллдищев, скрестив руки на груди, стоял возле служебного стола, и в месопотамских его глазах Лева снова увидел приближающиеся желтые огни. Безотчетно повинуясь их зову, Лева стал приближаться, но был схвачен за руку своим старшим товарищем, давним наставником по бильярду, ипподрому и начертательной геометрии Гельмутом Осиповичем Лыгерном, ныне директором одной из киностудий. Они поцеловались.
– Гельмут Осипович, сегодня у меня страшный день, – горько сказал Лева, – я выяснил, что стал ходячим анахронизмом и что меня решительно женщины не любят. Вы как старый мой товарищ должны понять…
– Это все зола! – отмахнулся Лыгерн. – Твои «Большие качели» получили Гран-при в Акапулько. Слышал? Вот это дело! А ты о женщинах грустишь! Слушай, Левка, есть у тебя новые идеи по нашей части, по кинематографу? Давно ждем.
– Новые идеи? – горько усмехнулся Лева. – Все требуют от меня новых идей, и вы не исключение, Гельмут Осипович. – Он снова усмехнулся, на этот раз с озорством. – Есть новая идея для вашей студии. Надо сжечь шестой павильон.
– Как сжечь? – деловито спросил Лыгерн, уже строча «идею» в блокнот.
– Облить керосином и сжечь.
– Толково, – пробормотал Лыгерн, – толково, толково…
Мимо прошли, пристально глядя на Леву, две полублондинки.
– Да почему же меня женщины не любят, Гельмут Осипович? – с настоящим отчаянием возопил Лева.
– Это ерунда, это я тебе устрою, – пробормотал Лыгерн, развивая в блокноте Левину идею.
Лева снова вскочил и бросился через весь зал в буфетную к Розе Наумовне, которая всегда жила в его памяти как дама приятной наружности и доброго характера, хотя была Роза Наумовна уже частично старушкой.
– Не любят меня женщины, Розочка, мамочка, – плакался Лева, теснимый крутобокими нашшарабскими официантками. – Никто не любит, кроме неуловимой девушки-таитянки… Вы говорите, жена, Розочка? О Нине ни слова, она святая… Она меня вечно осуждает, и есть за что! Вот, например, сегодня – вместо того чтобы тихо чаевничать с ней, беседовать о Достоевском, я снова здесь, и все от меня чего-то хотят, все хохочут… а женщины не любят…
– На Волгу тебе надо, Левчик, на Енисей, на плоты, – задушевно увещевала его буфетчица, – ближе к истокам…
– А вы меня любите, Розочка-мамочка?
Роза Наумовна улыбнулась воспоминаниям:
– Люблю тебя, Левчик, но сейчас уже как мать. Или, точнее, как тетка…
– Я знаю, Лева, почему вас женщины не любят, – послышался вдруг из-за спины знакомый скрежещущий, как нож по сковородке, голос. Смеллдищев, это был он, взял Малахитова под локоть, вывел его в батистово-велюровый «предбанник» ресторана, усадил в кресло и склонился над ним.
– Почему же? – пробормотал Лева и попытался усмехнуться. – Почему же, Юф, старичина, меня женщины не любят?
– Потому что вы некрасивый! – тихо рявкнул Смеллдищев.
Лева вскрикнул, словно раненая чайка:
– Что ты сказал?! Юф, ты это серьезно? Малахитов – некрасивый?
– Да, нужно смотреть правде в глаза, вы очень нехороши собой, – жестко рубил Смеллдищев. – Женщины любят густые волнистые волосы, а у вас, Лев, мочалка на голове. Женщины обожают черные или голубые округлые глаза с поволокой, а у вас, Малахитов, не глаза, а пуговки. Женщинам, наконец, нравятся короткие римские носы, а ваш шнобель, сознайтесь, ниже всякой критики.
Не говоря больше ни слова, Лева бросился вон из «предбанника» по направлению к туалету. Смеллдищев, удовлетворенно улыбнувшись, уселся в кресло и стал ждать.
Между тем шутка века докатилась уже до кухни и подсобных помещений «Нашшараби». Шипело забытое «чаво» – поварята катались по полу.
– А что, действительно ему с бабами не везет? – спросил шеф-повар Чибарь, подливая полведра воды в запекшееся «чаво».
– А ведь болтали – четвертую тыщу разменял.
– Баб вообще-то у него навалом, – сказал, высасывая больной зуб, официант Леон, – одна другой страшней, и толку с них – одна гнилая философия. Такая, пока до нее доберешься, плешь проест… Ух, ненавижу! – закончил он с неожиданной страстью.
Через пятнадцать минут Малахитов снова появился в «предбаннике». Он шел, опустив голову, с лицом явно некрасивого человека.
– Ты был прав, старичина Юф, – глухо проговорил он. – Я осмотрел себя со всех сторон. – Все верно – и солома, и пуговки, и нос неважный… Немудрено, что меня женщины не любят. Что ж, никогда не поздно открывать горькие истины. Да, Малахитов – некрасивый человек!
– А между тем одна дама через меня назначила вам рандеву, – вибрирующим от напряжения голосом сказал Смеллдищев.
– Теперь это все в прошлом, – сказал Лева. – Куда уж мне на рандеву с такой харей!
Обессиленный, он опустился на рытого бархата канапе, голова его закружилась, веки налились свинцом, затуманилась окружающая действительность, и из этого сонного тумана долетел до него снова вибрирующий голос Смеллдищева:
– И между тем эта дама выделила вас среди сотен других! Пойдемте!
Он накинул на Леву популярное пальто, нахлобучил треух и вытолкнул в свистящую, вьюжную московскую ночь. Мутными желтыми пятнами сквозили в белесой мгле редкие фонари. Дико, бессвязно скрипели деревья на бульваре.
– Да куда же мы? – спросил Лева. – В каком районе она живет? Да подожди ты, старичина Юф, чего вцепился? Где же мой лапульчик-то, а?
Он окинул взглядом цепочку сугробов, пытаясь угадать, под каким из них спит его «Москвичок». Юф держал его в стальных объятьях. Мимо бесшумно проехал милицейский патруль. Леве почему-то захотелось позвать на помощь, но он только удивился абсурдности этой мысли.