– Ну и что? – спросила я машинально. – Я ничем не могу помочь. Я больше не поддерживаю роялистов, потому что мне надо получить пас…

– Вы или безумны, или сами не понимаете, что несете! Этот грозный окрик привел меня в чувство. Я, пожалуй, впервые осознанно посмотрела на того, кто называл себя бароном де Батцем. Укоры совести, давнее чувство дружбы к королеве боролись во мне с недоверием.

– Чего вы хотите?

– Наконец-то! – выдохнул он. – Я хочу, сударыня, чтобы вы попытались уговорить королеву согласиться на побег.

Я нахмурилась. Как можно верить ему? Я не имела права быть доверчивой. Нынче аристократке попасть в тюрьму проще простого. Возможно, он подослан Коммуной, чтобы проверить, достойна ли я паспорта. Мне нельзя было рисковать.

– Доказательства, – сказала я твердо. – Я хочу видеть доказательства.

Они переглянулись.

– Доказательства? – спросил барон. – Я могу дать вам ответ королевы на предложение ландграфини. Дево, ну-ка, подайте его сюда!

Я быстро перелистала письмо, прочла несколько строк. Стиль явно принадлежал королеве:

«Нет, графиня, хотя я и сознаю всю цену вашего предложения, я не могу его принять. Ради дорогих мне людей, чье несчастье я разделяю и которые, что бы о них ни говорили, мужественно несут свой крест и заслуживают всяческого сочувствия, я посвятила свою жизнь долгу. Если бы все, что мы делаем и терпим, принесло когда-либо счастье нашим детям – вот единственное желание, которое я осмеливаюсь лелеять. Прощайте, графиня! У меня отобрали все, не заберут никогда только сердце – и оно всегда будет любить вас, не сомневайтесь в этом, это было бы единственным несчастьем, которого я бы не перенесла».

Недоумевая, я посмотрела на барона.

– Вы понимаете? – воскликнул он, неправильно истолковав мой взгляд. – Все средства испробованы, королева не дает себя уговорить. Вы были очень дружны с ней. Попробуйте повлиять на ее величество.

– Заберите это, – резко сказала я, бросая письмо на стол. – Эта бумага написана не рукой королевы.

Гости переглянулись.

– Разумеется, ведь королева ничего не пишет сама, опасаясь шпионов. Письмо передавалось в коробке из-под шоколада, самыми изощренными способами…

Я возмутилась.

– Не морочьте меня, ради Бога! Я не виделась с королевой почти восемь месяцев. Я ничего не знаю о том, что намереваются делать в Тюильри. И я не сделаю ни шагу, пока не буду уверена, что вы не подосланы Коммуной.

– Но, мадам, – растерянно произнес маркиз де Гиш, – время не терпит, а…

– А мои дети нуждаются в матери, а не в узнице Ла Форс, – резко продолжила я.

Барон де Батц окинул меня мрачным взглядом. Я видела, что он взбешен, колебалась, но рисковать не хотела. С меня достаточно испытаний.

– Послушайте! – сказал он гневно. – Если сюда к вам придет сама ландграфиня, вы поверите?

– Да, – сказала я задумчиво, – пожалуй, я узнаю ее. Она бывала в Версале.

– А если я предложу вам много денег, вы согласитесь отказаться от такого условия? Ее высочеству нехорошо приходить в такой квартал. А вы бедны. Я предложил бы вам сто тысяч…

Я вспыхнула, снова подозревая какой-то подвох.

– Вы забываетесь, – сказала я в негодовании, уязвленная и униженная, – перед вами, сударь, не ваша горничная. Уж не думаете ли вы, что меня можно купить?

– Купить можно все и всех.

– Меня – нельзя, – сказала я раздраженно, – и я горжусь этим. И между прочим, мне кажется, что нам больше не о чем вести разговор.

Барон и его спутники надели шляпы.

– Так вы обещаете оставаться в Париже ближайшие пять дней?

– Да, – отвечала я не раздумывая, – я буду в Париже. Как раз через пять дней должен был отправляться дилижанс, идущий в Бретань, где у меня было заказано место.

Непрошеные гости ушли, оставив меня в полнейшей озадаченности. Я совершенно не понимала, кому верить, а кого опасаться. Вокруг меня воздвигалась стена загадок. «Ах, Боже мой, – подумала я с досадой, – только бы мне перед самым отъездом не впутаться в новую авантюру!»

Со двора донесся визгливый голос тетки Манон:

– Мадам Шантале, а, мадам Шантале! И что это к вам за важные господа приходят? Ну, с виду – точно аристократы!

Я уже в который раз тяжело вздохнула.

Брике поднял с тротуара мой тяжелый саквояж.

– Едем, ваше сиятельство? – спросил он весело.

– Ну, разумеется!

– Не мешало бы сначала позавтракать…

– Тебе бы только завтракать! – сказала я, надвинув треуголку ему на глаза. – Сейчас не время для еды. Вот выедем из Парижа, тогда…

Я рассчитывала выехать из города через заставу Сен-Клу, пешком добраться до Севра и уже там сесть в почтовую карету. Я так заранее задумала. Мне казалось, что на заставе на нас обратят меньше внимания, если мы не будем похожи на людей, уезжающих далеко. Просто горожане, направляющиеся в Севр или деревню.

Мне удалось поймать фиакр, в котором ехало уже два пассажира. Удовольствие это обошлось нам почти за бесценок. Фиакр помчался по парижским улицам.

Сегодня было тихо. Даже мальчишки не продавали газет, не кричали о новых любовных похождениях Марии Антуанетты. Все затихло, замолчало, будто приготовилось к прыжку. В этом молчании мне чудилось что-то жуткое. Затишье перед чем-то зверским, ужасным, чудовищным… Куплет фальшивой песни донесся до улицы, проник в фиакр, но даже эти слова не омрачили меня больше, чем странная тишина в Париже.

Брике с самым простодушным видом подхватил этот куплет. Я, не выдержав, отвесила ему подзатыльник.

– Уж хоть ты-то замолчи!

– А что такое? – обиженно воскликнул он.

– Разве тебе непонятно? – произнесла я сердитым шепотом.

Мой взгляд выхватывал из облика улиц отдельные тревожные мелочи: то тут, то там появляются группы вооруженных людей, бродят подозрительные люди в черном, своими речами подстрекают народ, несут на пике старые штаны с надписью: «Дрожите, аристократы, вот идут санкюлоты»… Нет, это затишье меня не обманет. Достаточно взглянуть, с каким удовольствием притаившиеся в домах мясники вывешивают из окон своих мясных лавок нанизанное на длинный нож сердце какого-то животного – видимо, теленка – и его же кровью пишут объяснение: «Сердце аристократа».

– Когда выедем за ворота Сен-Клу, дальше пойдем пешком, – проговорила я почти машинально. – У Севрского моста сядем в дилижанс. А фиакры за чертой города стоят дороже; нам нужно быть экономными.

Шлагбаум у заставы Сен-Клу был опущен. Фиакр остановился, кучер ожидал какого-либо приказа со стороны национальных гвардейцев. Их не было больше, чем обычно, зато значительно увеличилось присутствие странных людей в сюртуках, длинных брюках и трехцветных кокардах. Я подозревала, что это агенты центрального комитета мятежных секций, отказывающихся признавать Людовика XVI своим королем. За последние дни их число далеко перевалило за двадцать. Агенты не агитировали, а лишь стояли под стенами гвардейских будок, обмениваясь взглядами с солдатами. Между ними установилось какое-то зловещее, непонятное согласие.

– Откройте проезд! – гневно крикнул из фиакра один из пассажиров. – Что это все значит?

– Молчите, гражданин, – мрачно ответил ему кучер. – Разве вы не видите, что застава закрыта Коммуной?

Я похолодела. Мне было отлично известно, что Коммуна и, в частности, мэр Парижа Петион такого приказа не отдавали: прежде чем отправиться в дорогу, я десять раз это перепроверила. Значит, начался мятеж, значит, городские революционные секции наперекор Коммуне перекрыли дороги, а мэрия не может сопротивляться или – что более вероятно – закрывает глаза на происходящее и ждет, чья возьмет.