Он поцеловал мне руку. Я смотрела на этого человека, вспоминала свое детское любовное приключение – ведь он был первым мужчиной, поцеловавшим меня, – но радости не чувствовала. Тоска, печаль, какие-то совершенно сумрачные ощущения…

– Наконец-то вы меня узнали…

Я пошла по галерее, сопровождаемая своим давним знакомым.

– Где вы были все это время? Я не встречала вас в Версале.

– О, вот видите, а я слышал, что вы были звездой. Слышал обо всех ваших увлечениях, о графе д'Артуа и вашем замужестве.

– А где были вы?

– На острове Сан-Доминго. Потом служил в Индии и на Маскаренских островах.

– За что же свалилась на вас такая немилость?

– Не знаю. Я подчинялся приказу. В колониях я стал генералом.

– Вы генерал? О, милый Тьерри, я сожалею, что наше знакомство не продолжилось!

– А я не могу вспомнить о нем без краски стыда.

– Не скромничайте. От вас был в восторге весь монастырь, где я воспитывалась.

– В восторге? Но они даже не знали меня!

– Знали, еще как! По моим рассказам.

– Восхищаться особенно нечем, милая Сюзанна… Я был неуклюж и неловок.

– Мой друг, в свои восемнадцать лет вы уже были неотразимы. Помните тот ослепительный фейерверк над поместьем Бель-Этуаль?

Он кивнул, сжимая мою руку.

– Мы пришли, дружок. Я грустно улыбнулась.

– Прощайте, Тьерри. Эта встреча доставила мне несколько приятных минут. Я хотела бы увидеть вас еще раз и… и желаю вам поэтому остаться живым.

Мы расстались. Я прошла в комнату для женщин, Тьерри вернулся на свой пост, к пушкам и ружьям. Прижавшись лицом к прохладному стеклу окна, я широко раскрытыми глазами смотрела во двор. Воздух звенел от тревоги, и чем выше поднималось солнце, обливая сад пурпурно-алым сиянием, тем напряженнее становилась обстановка.

– А где маркиз де Манда? – спросила я живо, оборачиваясь к женщинам. – Во дворе его не видно!

Из пяти или шести аристократок, собравшихся в комнате, я не знала ни одну. Их одежда не была похожа на мою, простую и даже бедную, на них были шелк, кружева и тесьма… Видимо, это жены или родственницы тех дворян, что пришли защищать дворец.

– Как, вы не знаете? – пискнула одна из них, девушка лет шестнадцати. – Господина маркиза вызвали в Коммуну!

– В Повстанческую Коммуну?

– Да, сударыня!

– И он пошел?

– Да, сударыня.

У меня от ужаса перехватило дыхание. Что же он, не понимал, чем ему грозит этот вызов?

Дамы цеплялись за меня, умоляя не оставлять их одних. Я слушала их, ничего не понимая. Они что, полагают, что я воительница? Я никого не смогу защитить, так и знайте!

– Француженки, если вы не способны сохранять спокойствие уже сейчас, зачем же вы пришли сюда? – воскликнула я, отбиваясь от них.

– Мы так много слышали о вас!..

– Останьтесь с нами, ради Бога!

– Если начнется стрельба, без вас мы не выдержим!

– Отпустите меня! – пронзительно закричала я, не в силах выслушивать это безумие. – Оставьте меня, мне нужно к королеве!

Потрясенная, я выскочила за дверь и побежала по галерее. Легкомыслие этих женщин поражало меня, их уверенность во мне пугала… Я слабая, слабая, самая слабая на свете! Как они не понимают, что мне скоро тоже захочется визжать от страха?

Я ворвалась в комнату Марии Антуанетты, бросилась перед ней на колени, больно ударившись о паркет:

– Мадам, ради всего святого, разве вы не видите, что теперь все кончено? Вы отпустили маркиза де Манда и этим поставили точку, ему уже не вернуться в Тюильри. Вам нужно спасаться, ваше величество, вам нужно покинуть дворец, пока его не окружили повстанцы, – я умоляю вас об этом, я заклинаю вас!

Королева смотрела на меня пораженно и с известной долей сострадания, потом спохватилась, поднялась с кресла и, подбежав ко мне, принялась поднимать с пола:

– Что это с вами, дитя мое! Вы нездоровы? Да встаньте же!

– Ваше величество, прислушайтесь ко мне хоть чуть-чуть!

– Нет, что за несносная подданная! Встаньте, говорят вам! В конце концов, я не привыкла…

– Мадам, вы моя подруга, я хочу, чтобы вы были живы.

– Нет! Я – ваша королева! И я приказываю вам подняться! Я встала, крепко сжимая руки Марии Антуанетты в своих.

– Вот так-то лучше… Вы испугали меня, Сюзанна. Я очень признательна вам за то, что вы остаетесь со мной в тяжелые минуты, но, принимая такое решение, вы должны были знать, что положение мое безвыходно и почти смертельно… Мы будем защищаться. Но из дворца я не сделаю ни шагу.

– Но почему?..

– Потому что я горда. Да, я зовусь Марией Антуанеттой Габсбургской и Лотарингской, и это имя дает мне право быть гордой, но не дает права трусить.

Я опустила голову, приходя в себя. Возбуждение миновало, я снова осознала все досадные реальности, и среди них – твердую как сталь гордость королевы.

– Ваше величество, в таком случае, дайте мне денег. Мария Антуанетта изумленно и с испугом отшатнулась.

– Что вы говорите?

– Дайте мне денег, мадам. Я снова подкуплю Дантона.

– О… бедное дитя мое, вы сами не понимаете, что говорите. Я трудно глотнула, готовясь разразиться вразумительной речью, которая объяснила бы мое предложение. Королева смотрела на меня обеспокоенно и нервно ломала руки.

– Послушайте меня, мадам. Дантон заправляет в Повстанческой Коммуне, я это слышала. Дантон – единственный, кто еще не потерял человеческого облика среди этой стаи убийц! Дантон – единственный, кто даст себя подкупить и сдержит слово, единственный, да, единственный!

– Но что же он сможет сделать, этот ваш Дантон? С разъяренной чернью не справился б и дьявол!

– О, – задыхаясь, отвечала я, – Дантон сможет. Он спасет вашу семью, спасет вашего сына, государыня! Поверьте мне, ради Бога… Это последняя возможность. Если ее не использовать, Тюильри падет, а толпы ворвутся во дворец и растерзают вас – ведь они уверены, что вы похитили себе народные деньги и поэтому у вас каждая комната отделана бриллиантами!

– Но как… как же вы можете сделать это? То, что вы предлагаете, неосуществимо.

Я молчала, стараясь успокоить биение сердца в груди. Меня ужасал сам вид королевы. Бледная, как лист бумаги, – сказываются кровотечения, начавшие мучить ее этим летом. Уголки губ – некогда по-габсбурговски полных – опустились. Беспокойства и тревоги безжалостно отметили лицо преждевременными морщинами. Глаза погасли и выцвели от слез – это те самые глаза, напоминавшие ранее ярко-синие сапфиры! Марии Антуанетте было тридцать семь лет, выглядела же она на сорок пять.

– Ваше величество, – снова начала я, – не беспокойтесь об этом. Во мне никто не узнает принцессу, будьте уверены. Я полгода жила в рабочем квартале и даже говорить научилась по-санкюлотски. Мне нужны только деньги и ваш перстень, который послужит пропуском через роялистские заграждения.

Мария Антуанетта какое-то мгновение молча смотрела на меня, потом качнула головой и быстро взяла со шкафчика сверток:

– Возьмите, Сюзанна. Здесь пятьдесят тысяч экю.

Ее рука легко перекрестила меня. Королева обняла меня за плечи, привлекла к себе, поцеловала в щеку…

– Если на свете есть Господь Бог, моя дорогая, он воздаст вам за вашу доброту.

Аристократы и прочие верные королю отряды пропускали меня без возражений, увидев королевский перстень, но удивленно оглядывали и даже отпускали на мой счет язвительные замечания. Вид у меня наверняка был устрашающий – по крайней мере, перед тем как уйти из дворца, я постаралась придать себе его. Я распустила волосы, взлохматила их и небрежно разметала по плечам, засучила до локтей рукава, дерзко подоткнула юбку… В руках у меня была длинная пика, на голове – красный фригийский колпак, тоненькая талия стянута трехцветным республиканским поясом. Словом, я стала настоящей санкюлоткой, способной заткнуть за пояс знаменитую Клер Лакомб по прозвищу Красная Роза.

Я поражалась пустынности улиц. Было уже пять часов утра, небо над Парижем прояснилось, темнота развеялась, но ни молочницы, ни торговки не появлялись. Изредка выступали из густой зелени кавалерийские отряды, слышался отдаленный лошадиный топот… Тревога зависла в воздухе. Кто кого? Да, черт возьми, пора бы уже узнать, кто кого!