Он проснулся и обнаружил себя лежащим в пальто и в шапке. За дверью по-прежнему свистел пылесос. Андрей Борисович посмотрел на часы, повернулся на бок, вспомнил зачем он здесь. Он бежал за ней. И прятался от нее. И был уверен, что она найдет его. Возьмет и наткнется. Он выслеживал ее, а она искала его. Они были связаны. Навсегда. Он спустил с койки ноги, замер. Хотелось неподвижности. Долгой, вечной.

Холодно. Он пошевелился. Под подушкой лежал портфель. Раскрыв его, Андрей Борисович обнаружил, что портфель пуст. Приехал в чужой город с пустым портфелем… Ну, не совсем пустым – в нем лежала початая бутылка минеральной воды, вчерашняя газета лежала, какая-то бумажка. Андрей Борисович отбросил портфель, поправил галстук.

Он вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера. Нужно было куда-то идти. И нужно было ждать. Андрей Борисович упал спиной на одеяло. В бесконечном количестве вариантов она непременно найдет его: летит к нему, а он прячется. Но все равно ждет. Так было и раньше. Сначала его толкало к ней, потом он воспротивился, уперся. И ничто не помогало. Один раз он был в степи, один – в больнице. Теперь вот, незнакомый город. Когда он встречал ее, в нем что-то… нет, не срабатывало, и не начинался необратимый отсчет – время вообще текло по-другому. Как будто другой человек в другом измерении. Пружина вращалась, вращалась, а потом бац! – распрямлялась. И опять он тот самый, и опять в Москве, и опять ничего не помнит и бежит следующей встречи.

Андрей Борисович вспомнил про бумажку, потянулся к портфелю. Несомненно, это его почерк. Прыгающий, дробящийся. Но что такое «Брон-сец», и что это за номер? Местный, городской? Он здесь никого не знал. Пятизначное число с двумя черточками, «Брон-сец». Андрей Борисович забросил ноги на спинку кровати, нашарил на тумбочке телефон, положил на грудь.

«Алло», – наконец, отозвался детский голос. Андрей Борисович промолчал. «Алло», – повторили в трубке голосом немолодой женщины. «Простите, ошибся номером», – сказал Андрей Борисович и нажал рычаг. Через минуту он все-таки повторил звонок. «Простите», – опять сказал он. «Ничего», – ответила женщина, и Андрей Борисович вновь услышал голос ребенка. Там, вдалеке. Андрей Борисович скомкал бумажку, бросил ее на пол. Нужно было куда-то идти. Андрей Борисович поднялся – скрипнула половица – прошел к окну. Шел снег. И в тот день вот также шел снег. И все было хорошо. И в тот день все закончилось. И больше не повторилось никогда. Никогда. Он снял пальто, пиджак, закатал рукава и прошел в ванную комнату. Ледяная вода вернула его в реальность. Нужно было куда-то идти, что-то делать. Андрей Борисович склонился над умывальником, подставил голову под обжигающую, близкую к температуре замерзания, струю.

Через минуту он вышел из номера. Провинциальная гостиница: длинный коридор, деревянные лакированные панели, ряды желтых дверей, репродукции пейзажей Сезанна. Андрей Борисович спустился в вестибюль, положил на стойку ключи, толкнул дверь. Куда идти? Он остановился в нерешительности, оглядел улицу. А, куда глаза глядят! Он шагнул на ступеньку. Перед глазами мелькнула шуба, черные стекла очков – удар! – и он едва не упал – и он упал бы, если бы не схватился за перила. По лестнице неслась молодая женщина. Распахнулась пола шубы, скрипнул снег под армейским ботинком, оглушительно хлопнула дверь. «На этой машине приехала», – сказал усатый привратник и кивнул в сторону красного джипа. Андрей Борисович не ответил: на этой, так на этой. Он медленно спустился по скользкой лестнице, вступил на тротуар.

Спустя час, Андрей Борисович вышел из закусочной. По-прежнему шел снег. Захотелось вернуться в номер, доспать. Он посмотрел на часы. Половина второго. Да, нужно доспать. Андрей Борисович пересек улицу и засеменил по скользкому асфальту. На подходе к гостинице, он увидел милиционера. Остановился. Милиционер разговаривал с мальчиком лет пяти. Под домом с высокой аркой дворник скреб заснеженную дорожку. Дорожка тут же заносилась снегом. «Сизиф», – подумал Андрей Борисович и улыбнулся.

«Понял?» – спросил милиционер. Мальчик кивнул. «Иди», – отпустил милиционер и пошел к машине. Мальчик повлек за собой санки, свернул в арку. Здесь он оглянулся на удаляющегося милиционера, подумал секунду и пнул мусорную урну. Звякнула, покатилась урна, вываливая наружу банальное содержимое. «Я тебе!» – прикрикнул дворник на мальчика, погрозил рукавицей и повернулся к Андрею Борисовичу. «Здравствуйте», – приветливо сказал дворник. «Здравствуйте», – ответил Андрей Борисович. «Матвей, хулиган, иди домой!» – услышал Андрей Борисович женский голос. Из арки показалась высокая крупная женщина. «Простите», – сказала она дворнику и увидела Андрея Борисовича.

Женщина замерла. Под ее взглядом Андрею Борисовичу стало неловко. «Что же я стою?» – подумал он и засеменил дальше. Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Женщина поспешно отвела взгляд. «Хулиган», – улыбнулся Андрей Борисович…

Беззвучно работал телевизор. Андрей Борисович, не снимая пальто и ботинок, лег в кровать. Когда он шел в гостиницу, ему хотелось спать. Стоило прилечь – сонливость улетучилась, и в голове опять зароились непослушные мысли. Войдя в номер, он увидел, что бумажка, брошенная им на пол, исчезла. «Была уборка, – догадался Андрей Борисович. – И слава Богу! Теперь не нужно мучиться и натужно эксплуатировать память».

Андрей Борисович повернулся на бок, сунул руки под щеку. Сон не шел. Он знал, что в одежде засыпается тяжело. Но встать и раздеться он ленился. Андрей Борисович вздохнул, перевернулся на спину, а руки машинально сунул в карманы. Что это? Он нащупал веревку. Повертел ее перед глазами. Синяя, с желтыми узлами. «Как экзотическая змея», – подумал Андрей Борисович и небрежным махом бросил на стол. Откуда она? Андрей Борисович не помнил. Он приподнялся на кровати, потянулся к столу, поддел веревку пальцем. «Пусть лежит», – решил Андрей Борисович и спрятал «змею» в карман.

– Здравствуйте, – сказала старушка и спустила Жулю на пол.

Соня посмотрела на собачку и ей захотелось убежать куда-нибудь далеко-далеко. И не возвращаться. Какой позор. Кудряшки распрямились, краска облезла. И все это за каких-то пару дней? Не может быть! Ну ладно, кудри они того, могут быстро – нужно химию делать, а не феном укладывать – но вот краска! Это ведь стойкая дорогая краска. Обману-ули! Соня внутри себя мелко-мелко задрожала. Обманули. А она, получается, обманула старушку. И не получается, а так и есть изначально.

– Мы искупались и вот… – старушка кивнула в сторону собачки.

«Она говорит о собачке в первом лице, множественном числе, – мелькнула у Сони мысль, не относящаяся к происшедшему. – Это форма вежливости. А где твоя вежливость? Какой позор. Какой позор! Твоя вежливость? Моя вежливость!» Нужно не только говорить, но и думать правильно. А Соня пошла на хитрость, на лукавство она пошла. И вот результат: жилда наружу. Не нужно было жульничать, не нужно было. Соня смиренно опустила глаза. Собачка дрожала и готова была вот-вот пристроиться на ковре. Соня схватила собачку, бросилась с ней в уборную. «Что же делать, что же делать? – лихорадочно думала Соня, пока собачка делала свое дело. – Как стыдно, как стыдно!» Ничего в голову не приходило. Ясно, что старушка эту собачку уже не примет. Хотела сделать старушке приятное, а получилось отвратительное.

– Все? Закончила? – спросила Соня Жулю. Жуля вильнула хвостом, посмотрела на Соню добрейшими глазами. Вертикально cнизу вверх, виновато посмотрела. – Ничего, все равно ты самая лучшая, – сказала Соня и понесла собачку обратно. – Что же вы стоите? – спросила Соня старушку. – Садитесь, – предложила она, не выпуская собачку.

Старушка села и положила руки на колени. Нужно было как-то успокоить старушку. Но старушка казалась спокойной. «Все равно переживает, – догадалась Соня, – старики, они такие. Все в себе, все в себе».

– Знаете, – сказала Соня, – мы спутали. Понимаете, это не ваша Жуля. Ваша – в другом месте. – Соврала Соня. – Просто… Мы ее еще не привезли. Много работы, два незаконченных расследования. Два сложных расследования. На днях мы ее привезем. Она в надежном месте. Вы не возражаете? – Соня посмотрела на старушку. Та молчала и глядела перед собой. – Вы чем-то расстроены? – спросила Соня, как бы не понимая состояния старушки.