Я вышла из поезда с лисьей шапкой, выглядывавшей из открытой сумки. Если уж ее заметил Войтек, то тем более тип, ждавший особу, которую он должен был узнать по лисьей шапке. Когда Войтек укладывал багаж в машине (а это продолжалось настолько долго, что перрон уже опустел), я целый час стояла с этой сумкой в руке. Я даже заметила неприятный взгляд, который бросил на меня тот тип. Тогда еще булка, которую я ела, застряла у меня в горле. Значило ли это, что он тогда, на перроне, счел меня своей будущей жертвой? Дальнейшие события это подтверждали. Он, вероятно, и дальше следил за мной, поскольку был вечером в театре, а потом тихонько появился в доме у Войтека. Если бы они обнаружили меня в том идиотском шкафу… Дальше я уже была не в состоянии о чем-нибудь думать, так как мысли в панике разбегались.
В кухню вошла моя невестка.
– Пушистик, ты же должна спать до обеда. А сейчас только около восьми…
– Я собиралась спать до обеда или даже больше. Но это было еще одно благое намерение в жизни, которое не осуществилось, – ответила я понуро и, увидев, что Эльжбета смотрит на меня с беспокойством, добавила беззаботно: – Это результат отказа от ужина. Меня разбудил голод…
– Я тоже надеялась сегодня выспаться, но Крысь уже проснулся и хочет, чтобы мы пошли на дальнюю прогулку. Будет только морока с вытаскиванием Войтека из постели. У тебя хватит сил после вчерашней прогулки идти с нами? Нас очень интересуют твои впечатления от Амстердама. А после обеда к нам придут Лиза с мужем, который вернулся из Штатов, и будет трудно при них говорить об этом…
– Сначала я должна умыться, – поспешно ответила я и вышла из кухни.
Уже на лестнице до меня долетели выкрики и смех Крыся, смешанные с недовольным бурчанием моего ребенка. Через открытые двери спальни я видела Крыся, безрезультатно пытавшегося стянуть с Войтека одеяло. Я закрыла на задвижку дверь ванной и, игнорируя запрет Войтека не курить наверху, как только вошла в ванную, сразу закурила. Мысль, что после обеда будут гости, утешала. На прогулку я не пойду, а вечером скажу, что у меня болит голова, и таким образом мне удастся отвертеться от рассказа о пребывании в Амстердаме. Ведь, зная моего ребенка и невестку, я имела много оснований полагать, что до понедельника их любопытство угаснет, если они вообще не забудут о моем субботнем путешествии.
После ванны я предусмотрительно улеглась в постель и через Крыся сообщила, что хочу полежать, так как мои конечности ужасно болят от вчерашней прогулки.
Через час шум внизу известил о том, что моя близкая родня выбирается из дома. Я сошла вниз спросить, когда они вернутся.
Эльжбета заканчивала упаковывать рюкзак.
– Мы берем с собой бутерброды, – объяснила она, – но к пяти вернемся, а Лиза с мужем придут к шести. Обед готов, и мы успеем его съесть перед их приходом. Жаль, что тебе придется одной есть ленч.
– Мне тоже жаль, – притворилась я и добавила лукаво: – Но немного алкоголя, может быть, ослабит сожаление.
– Войтек в пятницу привез несколько бутылок вина, они в баре, в упаковке. Возьми себе какую хочешь, – тут же предложила моя невестка.
– Я никогда не умела откупоривать бутылки, так чтобы не искрошить и не вогнать внутрь пробку. Хорошо бы Войтек открыл вино сейчас…
– Неприятно иметь мать алкоголичку, – буркнул мой ребенок, берясь за штопор.
– К сожалению, тебе это не грозит, – парировала я. – Алкоголь в Польше ужасно подорожал. Не закрывай слишком плотно, а то я не смогу открыть, – забеспокоилась я, видя, как он извлеченную уже пробку вбивает ладонью в бутылку.
– Откроешь, я вбил только наполовину. И не пей много. Когда после второй рюмки тебе покажется, что ты трезвая, это будет значить, что ты уже пьяная, помни! – поучал меня по-отцовски мой ребенок.
Через минуту их уже не было, а на столе стояла бутылка доброго красного вина.
«Это то что нужно», – оценила я точность рекламного лозунга после первой рюмки и удостоверилась в этом еще больше, выпив вторую. Мне стало легче не только на душе, все тело охватило чувство приятной слабости. У меня не было впечатления, что я абсолютно трезвая, а из этого, с учетом сказанного Войтеком, вытекало, что я не пьяная и могу выпить третью. Теперь уже я не тряслась от страха, анализируя свои предположения относительно человека, который ждал на вокзале в Утрехте, и Янины Голень.
Прежде всего я осознала, что тот тип и его приятель, которых я приняла за сыщиков, пришли в дом искать не меня, а какую-то вещь. Если бы речь шла обо мне, они не рыскали бы в шкафах, не искали бы за батареями и т. п. Что они хотели найти? Я не могла дать на этот вопрос ни одного, даже самого гипотетического ответа, кроме того, что это вещь, каким-то образом связанная с Яниной Голень, за которую меня приняли.
Я размышляла над этим вопросом долго. Может быть, они каким-то образом узнали, что она богачка и взяла с собой из Польши драгоценности черт знает какой стоимости? Но кто мог их об этом проинформировать? Ни западногерманские, ни голландские таможенники багаж не проверяли… Польско-голландская воровская шайка? Нет, наши родные воры могли бы ограбить ее еще в Польше, мало ли таких случаев? Чего ради им передавать эту работу голландским коллегам по профессии, к тому же без гарантии участия в дележе добычи? А если все же ее хотели ограбить здесь, в Амстердаме, то не должны были убивать таким способом. Могли, конечно, убить, если бы она сопротивлялась, но зачем ее тащили из тех ворот, тащили насильно?..
Меня пробрала дрожь, несмотря на выпитое вино, которое из меня быстро испарилось.
А может, это была не Янина Голень? Сходство ее головного убора с моей шляпкой от дождя показалось мне тогда поразительным. Но на свете миллионы шляпок подобных фасонов с маленькими полями. Привычка голландцев ходить без головного убора тоже ни о чем не говорит: та женщина как раз могла носить шляпку. Она могла быть любой национальности, а не только голландкой или полькой. Когда ее тащили по улице, я не видела целиком ее фигуру, которую заслонял шедший сзади мужчина. Я увидела ее сзади и лишь за секунду до того, как ее ударили по голове. Она была среднего роста и наверняка не толстая, это бы я заметила. Голень тоже не была ни высокой, ни маленькой, скорее худой. Но худых женщин в Амстердаме тысячи… Может, это была проститутка, которая перестала платить сутенеру или члену банды или выдала кого-то полиции… В преступном мире такие счеты, вероятно, обычное дело.
Я попробовала ухватиться за мысль, что та женщина мне совершенно незнакома, как будто этот факт мог в чем-либо изменить кошмарность сцены, разыгравшейся у канала. А тем временем возникла другая навязчивая мысль: если бы преступники не нашли настоящую Янину Голень, то меня бы не оставили в покое. А ведь я с момента тайного визита «сыщиков» в дом Войтека уже не видела того человека вплоть до вечера в Амстердаме.
Мне показалось, что я больше не выдержу этих мыслей. Если бы я могла кому-нибудь рассказать об этом! Но кому? Войтек, скорее всего, этому не поверил бы, как и Эльжбета, которая мою информацию о тайном посещении дома чужими людьми сочла сновидением или приступом склероза. Впрочем, если бы мне кто-нибудь рассказал всю эту историю, я бы тоже не поверила, сочла бы за бред или буйную фантазию. Чем я могла доказать, что тип, который ждал кого-то на вокзале в Утрехте, обшаривал дом? Ничем. А сцена у канала в Амстердаме? Нормальные люди видят такие сцены лишь в кино, в жизни с ними такое никогда не происходит. А вот со мной должно было произойти!
Хотя… Только сейчас до меня это дошло: если бы, увидев женщину, которую тащили мужчины, я не испугалась вдруг «запретного» квартала, в котором со мной ничего плохого еще не случилось, и не потащилась за предполагаемыми полицейскими, а спокойно осмотрела бы витрины секс-магазинов и вернулась теми же улицами, по которым пришла, то я бы ни о чем не узнала. А если бы вообще не пошла в тот квартал…
Сознавать, что я сама на себя накликала кошмар, от которого сейчас мучаюсь, было ужасно, и мне ничего не оставалось, как использовать единственное противоядие – «заливание горя». Впрочем, я выпила не всю бутылку, а, насколько помню, лишь три четверти. Во всяком случае потом я легла спать и не слышала ни возвращения сына с невесткой, ни прихода гостей.
