Въезжая в ворота, я чуть не столкнулся с грузовиком, набитым звукосветовой аппаратурой. Не меньше десятка слуг расставляли на веранде золоченые стулья и разворачивали навес. Беатриса Лэфферти подошла ко мне, переступая через разбросанные кабели:
- Майор Паркер, вот ваши облака.
- Облака, сударыня? Это хищники, крылатые хищники. Мы занимаемся, простите, резьбой по воздуху, а не объезжаем драконов!
- Не беспокойтесь: ничего, кроме резьбы, от вас не потребуется.- Ее глаза лукаво блеснули.- Я думаю, вы уже поняли, что призваны здесь воплощать только один образ?
- Саму мисс Шанель, разумеется? - Я взял ее под руку и повел по балкону, выходящему на озеро.- А вам, по-моему, нравится подчеркивать такие вещи. Да пусть себе богачи заказывают что им нравится - хоть мрамор и золото, хоть облака и плазму. Что тут такого? Искусство портрета всегда нуждалось в меценатах.
- Господи, не здесь! - Беатриса пропустила лакея с кипой скатертей. Когда тот прошел, она все-таки договорила: - Заказать себе портрет в небесах, из воздуха и солнца! Кое-кто сказал бы, что от этого тянет тщеславием - и еще худшими грехами…
- А именно? - поддразнил я.- Вы очень таинственны!
Беатриса посмотрела на меня отнюдь не секретарскими глазами:
- Это я вам скажу через месяц, когда истечет мой контракт. Ну, где же ваша команда?
- Вон они,- я показал в небо над озером, где три планера кружились над песчаной яхтой, вздымавшей облака сиреневой пыли. За спиной водителя сидела Леонора Шанель в золотистом костюме из кожи аллигатора. Волосы ее скрывала черная соломенная шляпка, но не узнать эту эффектную фигуру и резкий профиль было невозможно.
Когда яхта причалила, Ван Эйк и Пти Мануэль устроили импровизированное представление с обрывками облаков, мирно таявшими над озером. Ван Эйк вырезал из них орхидею, сердце и улыбающиеся губы, а малыш - голову какаду, двух одинаковых мышей и вензель "ЛШ ". Пока они кружились и пикировали, иной раз чиркая крыльями по воде, Леонора оставалась на набережной и любезно приветствовала взмахом руки каждую из этих летучих банальностей.
Вскоре они приземлились на набережной. Леонора все еще ждала, чтобы Нолан взялся за одну из туч, но он только метался вверх и вниз над озером, как усталая птица. Владетельница огненного края стояла недвижно, словно погруженная в тяжелые грезы; ее взгляд, прикованный к Нолану, не видел ни шофера, ни моих товарищей, ни нас с Беатрисой. Воспоминания - каравеллы без парусов - проплывали в сумрачной пустыне ее погасших глаз…
Леонора встречала гостей в декольтированном платье из органди и сапфиров, ее обнаженные груди сверкали в ажурной броне контурных драгоценностей. Тем временем Беатриса провела меня через стеклянные двери библиотеки взглянуть коллекцию картин, собранную на вилле. Я насчитал их больше двадцати: от величественных парадных портретов в гостиной (на одном была подпись Аннигони, на другом - президента Королевской Академии) до фантастических этюдов Дали и Фрэнсиса Бэкона в столовой и баре. Где бы мы ни проходили, отовсюду - из альковов, украшенных мраморными полуколоннами, из узорных рамок на каминных полках, даже со стенных росписей на лестнице - на нас смотрело одно и то же красивое и замкнутое лицо. Может быть, этот чудовищный нарциссизм был последним прибежищем, единственным спасением в ее бесконечном бегстве от реального мира?
В студии на крыше я увидел большую картину, блестевшую свежим лаком. Это была явная пародия на сентиментальную манеру светских портретистов: голубоватые тона и манерный поворот головы превращали портрет Леоноры в образ мертвой Медеи. Дряблая кожа под правой щекой, гладкий лоб и стиснутый рот придавали ей окоченелый вид: при всей своей точности портрет выглядел жутковатым шаржем.
Я глянул на подпись.
- Нолан! Боже, вы были здесь, когда он это писал?
- Я здесь всего два месяца - это было до меня. Она не пожелала заказывать раму.
- Неудивительно,- я подошел к окну, поглядел вниз, на прикрытые маркизами окна спален.- Значит, он жил здесь. А студию у Коралла D бросил.
- Но зачем Леонора опять пригласила его? Они же, должно быть…
- Чтобы он опять делал ее портреты - в размер всего неба. Я лучше знаю Леонору Шанель, чем вы, Беатриса.
Мы вернулись мимо множества каминов, жардиньерок и канапе на веранду, где Леонора принимала гостей.
Нолан в белом замшевом костюме стоял с нею рядом. Изредка он поглядывал на нее с высоты своего роста, словно забавляясь мыслями о тех странных возможностях, какие самовлюбленность этой женщины могла предоставить его мрачному юмору.
Леонора прижималась к его локтю. Обрамленные сапфирами глаза делали ее похожей на языческую жрицу. Груди, окованные контурными драгоценностями, были неподвижны, как притаившиеся змеи.
Ван Эйк представился с преувеличенным поклоном. За ним подошел Мануэль, от волнения раскачиваясь больше обычного.
Рот Леоноры презрительно скривился, она смерила взглядом мою негнущуюся ногу.
- Вы, Нолан, наполняете свой мир калеками. Этот ваш карлик - он что, тоже летает?
Пти Мануэль так и не отвел от нее глаз. Они были влажны, как раздавленные цветы.
Представление началось через час. Огромные облака, подсвеченные закатным солнцем, висели над плато, как золоченые рамы для будущих картин. Планер Ван Эйка спиралью поднимался к первому облаку, срывался и карабкался снова, угадывая путь в сталкивающихся вихрях.
Когда обрисовались лоб и скулы, гладкие и безжизненные, точно из пены, гости на веранде зааплодировали. Через пять минут, когда планер Ван Эйка спустился к поверхности озера, я понял, что он превзошел самого себя.
Облитый светом прожекторов, сопровождаемый аккордами увертюры к "Тристану" (динамики были установлены на склоне плато), портрет Леоноры торжественно плыл над нами, источая мелкий дождь. Мне казалось, что он раздувается от всей этой помпезности, словно гигантская резиновая игрушка.
Облако попалось удачное: до самой береговой линии оно сохраняло форму, а потом сразу расплылось в вечернем воздухе, словно чья-то раздраженная рука смахнула его с небосклона.
Пти Мануэль начал подъем, крутясь вокруг темного облака, словно уличный сорванец вокруг мрачной толстухи. Он метался в разные стороны, как будто не мог решить, что делать с этой непредсказуемой колонной холодного пара; потом начал вырезать контуры женской головы. Кажется, никогда я не видел его таким неуверенным. Едва он закончил, снова раздались аплодисменты, но вскоре сменились хихиканьем и игривыми за-
мечаниями. Приукрашенный портрет Леоноры перекосился в воздухе, подхваченный встречными течениями. Челюсть вытянулась, застывшая улыбка стала идиотической. За какую-то минуту громадное подобие Леоноры Шанель вывернулось вниз головой.
Я сообразил отвести прожектора, и внимание зрителей обратилось к чернокрылому планеру Нолана, взлетевшему к вершине нового облака. Обрывки облачной ваты кружили в темнеющем воздухе, мелкий дождь скрывал до времени его двусмысленное творение.
К моему удивлению, портрет вышел очень похожим. Взрыв аплодисментов, несколько тактов из "Тангейзера" - и прожектора озарили элегантную голову.
Стоя среди гостей, Леонора подняла бокал в честь Нолана.
Озадаченный его благородством, я пригляделся к небесному лицу - и все понял. Именно точность портрета заключала в себе жестокую иронию. Обращенная вниз линия рта, вздернутый, чтобы натянуть кожу на шее, подбородок, дряблое местечко под левой щекой - все было передано в облаке с той же убийственной дотошностью, что и в живописном портрете.
Гости толпились вокруг Леоноры, поздравляя ее с удачным представлением. Она же не отводила глаз от своего облачного портрета, словно видела себя впервые. На висках ее выступили вены…
Наконец голубые и розовые огни фейерверка затмили плывущее над озером изображение.
Незадолго до рассвета мы с Беатрисой Лэфферти шли по пляжу, наступая на скорлупу сгоревших ракет. На опустевшей веранде в лучах фонарей блестели неубранные стулья. Едва мы дошли до ступеней, наверху раздался звон стекла и женский возглас. Стеклянная дверь с треском растворилась; мужчина в белом костюме торопливо пересек веранду.
