— Менее опасными, — подсказал Строгов. — Ясно… Двое за, и двое пока против… Тебе придется еще потерпеть, Лар.

— Пока вы не поймаете нужных «параметров», не так ли? Лар с трудом сдерживал закипавший гнев. — В который раз одно и то же. Ждать… Ждать… Столько сил, энергии, средств, мечты вложено в нашу экспедицию, а мы, простите меня, ведем себя, как… — Лар махнул рукой и отвернулся.

— Я очень понимаю ваше нетерпение, Лар, — снова начал Порецкий, обменявшись взглядом со Строговым. — Вас, как геолога, прежде всего интересуют каменные формации там внизу. Мы не имеем о них никакого представления. Четких отражений от поверхности, планеты получить пока не удалось… Сквозь «окна» в ионосфере мы можем поймать такие отражения. Надо искать «окна». Поэтому я имею сделать одно предложение. Можно?

— Разумеется, — закивал массивной квадратной головой Строгов, — разумеется, выкладывай, профессор.

— Сегодня утром я закончил один расчет. Получается, что ионосфера, за пределами которой мы кружим, слоиста. Примерно в тысяче-тысяче двухстах километрах под нами должна существовать зона ослабленной ионизации. Предлагаю перевести «Землянина» на круговую орбиту внутрь этой зоны…

Строгов нахмурился, начал постукивать пальцами в полированную поверхность стола.

— Ниже, непосредственно под нами, окажется зона очень высокой ионизации, — спокойно продолжал Порецкий. — Скорее всего, она представляет собой единый слой, простирающийся до высоты семисот — восьмисот километров над поверхностью планеты. Сквозь окна в нижнем слое легче поймать сигналы автоматических станций, тем более, что их будет отражать к нам верхний ионосферный слой. Сейчас можно рассчитывать только на те сигналы, которые пройдут сквозь оба слоя ионизированного газа. На нижней орбите вероятность получения сигналов резко возрастет, а опасность проникающей радиации увеличится незначительно.

— Радиация для «Землянина» не проблема, — заметил Строгов. — Некоторое время мы могли бы кружить в ионосфере максимальной плотности. Хуже другое: «нырнув» в ионосферу, мы окончательно потеряем связь с Землей.

— Зато не надо будет уделять столько внимания солнечной активности, — быстро сказал Коро Ференц. — Верхний слой ионосферы защитит в случае солнечных вспышек. А для связи с Землей всегда можно выйти на более высокую орбиту.

— М-да… — протянул Строгов. — Все это, конечно, так, хотя может оказаться и не совсем так. Дай-ка твои расчеты, повернулся он к Порецкому, — подумаю… Погружение «Землянина» в глубь ионосферной оболочки не предусмотрено программой. Конечно, оно возможно… Нам запрещено вводить корабль в облачную атмосферу… Если промежуточный слой расположен значительно выше… В конце концов, мы в любой момент можем возвратиться на нашу теперешнюю орбиту.

Прошло еще трое суток, трое земных суток, отмеренных атомными часами «Землянина». По-прежнему велись наблюдения, сменялись вахты у пульта управления. Наконец за обедом, на который собирался весь экипаж, включая и вахтенного, Строгов объявил, что «Землянин» меняет орбиту.

— Мы с Порецким уточнили расчеты, — покашляв, пояснил Строгов. — Попробуем опуститься на полторы тысячи километров к нижней границе промежуточного слоя. Облачная атмосфера окажется в двух тысячах километров под нами. С новой орбиты повторим всю программу зондажа…

— Но атмосферные ракеты… — начал Лар.

— Вот тогда и решим, что делать с атмосферными ракетами, — спокойно перебил Строгов. — Прошу приготовиться к изменению орбиты. Двигатели корабля будут включены через сорок минут.

Полулежа в стартовом кресле, Лар не отрываясь глядит на экран. Непосредственное наблюдение сейчас невозможно. Иллюминаторы кабин закрыты броневыми шторами. Строгов мастерски ведет корабль. Перегрузки почти не ощутимы. Лишь легкая вибрация звуконепроницаемых стенок кабины выдает работу двигателей. По гигантской спирали «Землянин» постепенно приближается к поверхности планеты.

Если продолжать скручивать эту спираль, корабль войдет в молочно-белый туман, окутывающий планету, и через несколько минут глазам путешественников откроются картины неведомого инопланетного мира. Что скрывает белая пелена? Каменистые пустыни, иссеченные гигантскими трещинами, из которых багровыми. змеями ползут вулканические пары и смешиваются с низко нависающим покровом облаков? Или гигантские горные цепи, усаженные дымящими вулканами? Или заросли фантастических растений на бескрайних болотах, дышащих ядовитыми испарениями?

Ответ будет получен не сегодня и не завтра… Скручивание спирали скоро прекратится: «Землянин» снова ляжет на круговую орбиту над серебристым морем тумана; и потекут дни осточертевших «экспериментов издалека», осторожного ощупывания неведомого.

Разумеется, Строгов великолепный пилот космических трасс. За его спиной многие месяцы полетов, сотни миллионов километров, десятки посадок на Луну. Но эта его нерешительность, эта безграничная осторожность, твердое убеждение, что новое можно собирать лишь по зернышку… Он не признает риска… А ведь рассказывают, что когда-то и он рисковал. И еще как! Этим и прославился в молодости… В молодости! Ему и теперь немногим больше сорока. Но на «Землянине» он старше всех.

Слышен негромкий звонок — знак, что маневрирование подходит к концу. Лар невольно поворачивает голову в сторону переговорного динамика. И действительно, из динамика тотчас же доносится хрипловатый голос Строгова:

— Выключаю двигатели. Приступить к выполнению распорядка дня через пять минут после стабилизации гравитационного поля. Внимание, включается искусственное гравитационное поле.

Почти осязаемые волны тяжести бегут сквозь отяжелевшее тело. Ноги наливаются свинцом, потом вдруг словно исчезают; кровь в висках начинает стучать, появляется знакомое ощущение раскачивания на гигантских качелях. Раскачавшись, качели начинают замедлять свои взлеты и падения и наконец останавливаются… Лар открывает глаза. Зеленая лампочка индикатора искусственной гравитации светит, не мигая, мягким ровным светом. Лар осторожно поднимает руку. Ощущение тяжести возвратилось. На этот раз Строгову удалось стабилизировать поле удивительно быстро. Еще пять минут — и можно встать и задвинуть стартовое кресло в стену кабины. Теперь они не скоро изменят орбиту. Все надо начинать сначала…

Удивительная штука — время! Иногда, словно подхваченное неведомым порывом, оно вдруг устремляется вперед с непостижимой быстротой; не успеваешь отсчитывать часы, дни, недели, некогда осуществлять задуманное; десятки незавершенных дел наваливаются, как перегрузки в ускоряющем бег космическом корабле. Но бывает и так, что время словно останавливается… Тогда дни, во всем похожие один на другой, тянутся с медлительностью улитки. Они неотличимы друг от друга, заполнены одними и теми же движениями, словами, встречами, поступками, даже мыслями.

Все плотно упаковано в распорядок дня, утвержденный еще там… на Земле.

Распорядок — святая святых их жизни на орбите. Восемь часов принудительного сна; специальный индикатор следит, спишь ли ты в действительности и сколько раз повернулся за ночь. А «утром» бесстрастный совет-приказ: принять снотворное на следующую «ночь». Завтрак, дежурство, обед всем экипажем. Одни и те же обрывки фраз:

— …Интенсивность ионизации заметно меняется.

— Да, но «окна»… Где они?

— Нет, сигналов не поймал.

— У меня тоже — ничего.

— Просто любопытно, что происходит с нашими автоматическими станциями?

— Проклятый туман!

— Послушайте, этот консервированный компот осточертел! Неужели нельзя найти что-нибудь другое?..

После обеда — «вечерняя вахта»: чуть слышно попискивают самописцы, бегут на экранах зеленоватые кривые. Их знакомый облик вызывает неистребимый позыв зевоты. Ионосфера словно издевается, отражая атаки приборов: непробиваемый невидимый щит, повисший над океаном белого тумана. Вчера, сегодня, завтра — отражения от нижнего ионосферного слоя… И тишина — слепая, мертвая тишина на всех диапазонах, на которых должны работать автоматические станции, заброшенные с «Землянина». Даже по записям в журналах наблюдений не отличить дни один от другого. Сколько времени они кружат так на этой орбите — неделю, месяц, годы?