Если, придерживаясь этимологии, называть сомнамбулизмом соединение сна и ходьбы, то явления, о которых мы сообщили, безусловно, следовало бы отнести к этой категории. На самом же деле это только отклонения от порядка, в котором засыпают наши отправления и способности или — самое большее — первая ступень автоматизма. Настоящий естественный сомнамбулизм представляет нечто совсем иное. Вместо того чтобы дать его определение, я предпочитаю сообщить несколько фактов, которые обрисуют вам его со всех сторон.
Когда я был ординатором в госпитале Сен-Антуан, мне удалось наблюдать вместе с докторами Мене, Мори и многими другими выдающимися учеными очень любопытный случай автоматизма, который когда-либо был замечен.
Случай был связан со старым зуавом, который получил во время Базельской битвы громадную рану в голову, рану, обнажившую его мозг. Несчастного парализовало на месте, и он впал в бессознательное состояние. Его подобрали солдаты вражеской армии, где ему был обеспечен хороший уход. Он постепенно пришел в себя, и его паралич даже впоследствии исчез, так что через два года он стал вести свой обычный образ жизни. Одаренный сомнительным талантом, зуав подвязался в качестве певца на подмостках кафешантанов. В это же время его поразил тот странный невроз, о котором я намерен рассказать. В определенные дни на него находила грусть, потом он вдруг вставал, одевался и начинал странствовать по улицам. Несчастный постоянно шел прямо, ничего не видя перед собой, и натыкался на разные препятствия, если не нащупывал их вовремя протянутыми вперед руками.
Больной находился тогда, говоря языком современных врачей, во вторичном состоянии (condition seconde), так как первичным его состоянием было нормальное. Ничто во внешнем виде этого сомнамбула не обратило бы на него общественного внимания, если бы не одна особенность, не лишенная значения. В эти промежутки несчастного преследовала страсть к воровству, и он ни перед чем не останавливался. Любая блестящая вещь, ценная или ничего не стоящая, становилась предметом его алчности: он просто брал интересовавшую его вещь с лавочных выставок и клал ее, не спеша и без смущения, в карман. Он даже не заботился о том, смотрит ли на него торговец и находится ли при этом полицейский агент или нет. Вы поймете, что подобные приемы в Париже нельзя долго практиковать безнаказанно, не обратив на себя внимания, и, действительно, зуав был почти немедленно арестован. Тюремный врач выдал ему свидетельство о невменяемости, и больной был отправлен к господину Мене, который демонстрировал его перед товарищами и учениками. В госпитале старик входил во вторичное состояние приблизительно раз в месяц. Припадок начинался как обычно, и больной отправлялся в путь. Он шел, отстраненный от всего, с вытянутыми вперед руками, с неподвижными и безжизненными глазами, обходил препятствия, поднимал блестящие предметы — часы, ложки, стаканы — и клал все это в карман своей больничной блузы. Когда их у него отнимали, он без малейшего сопротивления отдавал все забранное. Зуав ничего не говорил, ничего не видел и не слышал. Луч солнца, направленный ему прямо в глаза, не заставлял его ни отворачиваться, ни моргать, он не вздрагивал от оглушительного звука, раздававшегося прямо у его ушей. Даже его кожа отличалась полной нечувствительностью: ее можно было прокалывать железными прутьями, жечь — и он даже не отдергивал руки. Вот настоящий естественный сомнамбулизм. Ум спит, способность к восприятию и к рассудочной деятельности исчезла, чувства отчасти уничтожены, но органическая жизнь продолжается, и человек превращается в нечто, похожее на ту лягушку, у которой я вынул мозг, т. е. средоточие умственной деятельности. Но у сомнамбула, как верно заметил Шарль Рише, мозг только спит: его можно разбудить или полностью, или отчасти, вызвав в нем лишь одну какую-нибудь мысль, которая превратится в источник сновидения. Сон сомнамбула имеет некоторые особенности, потому что известное количество функциональных способностей, как, между прочим, способность к движению, не исчезает, а продолжает бодрствовать.
Больной заснул. Ему дают в руки трость, он щупает ее, переворачивает — и лицо его оживляется. Затем он прикладывает ее к плечу, так как принимает за ружье. В этом утомленном мозгу пробуждается одна идея, и она уже влечет за собой целый ряд других, ассоциированных с ней. Сновидение уже образовалось, память вступила в свои права — и мы становимся свидетелями любопытной сцены. Этот старый зуав начинает осторожно ступать, прислушивается, быстро отступает и прячется за кроватью. Он прикладывает трость к плечу, наводит ее, прицеливается, потом берет воображаемый патрон, вновь заряжает свое оружие и целится. Его глаза принимают дикое выражение, и он кричит: "Вот они! Их, по крайней мере, сотня! На помощь!" Затем он падает навзничь, хватаясь рукой за лоб, после чего лежит как мертвый, и сновидение оканчивается.
После этого при помощи внушения у него пытаются вызвать другое сновидение. Больному дают понять, что он певец, находящийся на сцене. С этой целью ему вручают сверток белой бумаги, который он серьезно рассматривает. В то же время перед его глазами проносят зажженную лампу, которая должна вызвать в нем представление о рампе. Эксперимент удается: больной пробует голос, но почему-то кажется сконфуженным и снимает свою больничную куртку. Тогда один из врачей дает ему свой сюртук. Он берет платье, но поражен чем-то красным. Это — розетка Почетного Легиона, приколотая к отвороту. Он быстро хватает ее и прячет в карман, затем надевает сюртук, раза два или три откашливается и начинает петь одну из патриотических мелодий. В следующий раз ему дают перо и бумагу, и он начинает автоматически писать. Зуав пишет своему прежнему генералу и просит его о какой-то милости. Когда письмо окончено, его быстро выдергивают из-под руки больного, так что перед ним остается только лист белой бумаги, лежавшей до этого под письмом. Он перечитывает тогда этот белый лист, ставит кое-где знаки препинания и храбро подписывается внизу листа.
Наконец больной просыпается и очень удивляется, что лежит в постели среди бела дня, окруженный незнакомыми людьми — он ничего не помнит. Здесь мы видим типичный случай сомнамбулизма: усыпление мозга, возникновение благодаря памяти или внешнему внушению одной идеи, влекущей за собой другие — вот характерные свойства этого состояния, которое доктор Мене удачно назвал автоматизмом воспоминаний и памяти.
Заканчивая свою заметку, Мене добавляет, что, может быть, наступит день, когда автоматизм займет место в судебной медицине. Идеи, которые пробуждаются у автомата, могут быть различны. У нашего зуава это была мысль о борьбе, а иногда и о краже, но встречаются автоматы, видящие самоубийства, убийства или пожары и совершающие преступления, которых не могут вспомнить после пробуждения. "Я не теряю надежды, — говорил несколько лет тому назад Мене, — что нам удастся убедить судей и добиться оправдания этих людей".
И что же, так и произошло. Недавно один из таких автоматов был арестован, заключен в тюрьму, отдан под суд и был осужден… Все это время он как будто не пробуждался. Когда же он пришел в себя, то уже лишился всех прав, был обесчещен и заключен в тюрьму. Он даже не знал, в каком преступлении обвинялся! Тогда арестованный вспомнил, что врачи часто говорили в его присутствии о тех странных состояниях, в которые он впадал. Он обратился к Мене и Моте, и этим двум ученым удалось привести заключенного в его вторичное сомнамбулическое состояние во время заседания апелляционного суда и, убедив таким образом судей в его невменяемости, добиться отмены приговора первой инстанции.
Я только что говорил об автомате-воре, теперь перейдем к автомату-убийце. Один монах испытывал ненависть к настоятелю монастыря. Однажды ночью, не просыпаясь, он встает, берет кинжал, находившийся у него в келье, и через всю обитель отправляется в покои настоятеля. Тот еще не ложился, а сидел за письменным столом, освещенным двумя лампами, и работал. Монах проходит мимо него, не замечая даже зажженных ламп, идет прямо к кровати, погружает кинжал несколько раз в подушку и затем спокойно возвращается в свою келью, все еще пребывая во сне. На другой день, на допросе перед капитулом монастыря, он ничего не мог вспомнить. Вот человек, который мог бы стать бессознательным убийцей и которого бы осудили без страха и сомнений.
