— Чего? — Парень оторопел. — Я тебя ваще первый раз вижу! И я не Стас, а Вадим!

Я скосила глаза на Ларису. Она смотрела на меня в упор, но явно не узнавала. Ну что ж, значит, за грим мне можно поставить пятерку. С актерским мастерством похуже, но все же со своей сегодняшней ролью я более-менее справилась. Настолько справилась, что даже местные шлюхи приняли меня за свою. А самое главное — к моему собственному удивлению, я держалась сегодня на редкость решительно, ни разу за все время не впала в панику, не раскисла, не проявила природную слабость характера. То ли на меня так благотворно повлиял коктейль «Рассвет над Гибралтаром», то ли характер изменился к лучшему под действием выпавших на мою долю испытаний…

Однако раздумывать о таких тонких материях было некогда. У меня были более важные задачи.

Лариса вместе со своим спутником направилась к выходу, и я последовала за ними.

В дверях «адмирал» приветственно помахал мне рукой и пожелал счастливого плавания. Я поблагодарила его кивком. Наверняка он рассчитывал на более существенную благодарность, но у меня с деньгами было неважно, и я решила сделать вид, что ничего не понимаю. Тем более что вряд ли я еще когда-нибудь приду в этот клуб. Такого рода развлечения не в моем характере.

Выйдя на улицу, я огляделась.

Лариса и ее спутник разговаривали около большой темно-синей машины. Мужчина повернулся лицом ко входу в клуб, и яркий неоновый свет от вывески упал на его лицо.

И тут я его наконец узнала.

Коротко стриженный, чуть седоватый мужчина с лошадиным лицом и глубоко посаженными темными глазами. Даже при таком освещении было видно, как он подчеркнуто, старомодно элегантен.

Именно его я видела идущим по коридору на видеокассете, которую с риском для жизни утащила из помещения охраны бизнес-центра «Кавалергард».

Антон Степанович сказал тогда, что знает этого человека. Как же он его назвал?

Я напрягла память и вспомнила слова Карабаса.

«Мотыгин, директор фирмы „Астролябия“.

Мотыгин открыл дверцу машины, помог Ларисе сесть на пассажирское сиденье, сам сел за руль, и синяя машина резко сорвалась с места.

Я проводила ее взглядом и решила, что на сегодня с меня хватит. Я не стану следить за Ларисой, я не поеду к Карабасу, я хочу домой. Поесть маминой домашней еды (после сцены с топором у Генки здорово уменьшился аппетит), принять душ, благо в ванной больше нет лошади, мир и покой ее праху, заснуть наконец в собственной мягкой и чистой постели.

Поэтому я бодро припустила к метро и успела на последнюю электричку. Плюхнувшись на сиденье, я осознала, что сжимаю в руке все тот же злополучный журнал «Катера и яхты». Сзади на обложке было нарисовано что-то шариковой ручкой, это собеседник Капитана таким способом успокаивал нервы. Это оказались не бессмысленные каракули, не крестики-нолики, не палочки-черточки, не домики-садики и не лютики-цветочки.

Как видно, человек, который скрывался под фамилией Иванов, имел несомненный талант рисовальщика. Потому что на обложке была нарисована птица. Лицо у нее было женское, плачущее, одним крылом она пыталась его закрыть. Я вгляделась в рисунок.

Во-первых, сразу было ясно, что это не импровизация, что человек видел эту женщину-птицу не раз и успел хорошо запомнить. Во-вторых, птица была каменная. Или из другого какого-то грубого природного материала. То есть это была скульптура. Очень хорошо были переданы перья и складки на крыле. Определенно у этого Иванова талант. Наверно, очень уж запала эта каменная птица ему в душу, если рука сама ее рисует. Но где он мог видеть эту скульптуру?

Я так напрягла мозги, что даже голова зачесалась под париком. Только поймав заинтересованный взгляд мужчины напротив, я сообразила, что со мной что-то не то. Ну да, парик съехал набок на манер берета, который носили свободные художники. Или скульпторы.

И тут меня осенило. Да ведь каменная птица — это памятник! Женское плачущее лицо, закрываемое крылом… Вроде бы не ангел, но похоже… И где ставят такие памятники? Ясное дело, на кладбище.

Но как мне узнать, кому поставили такой памятник и на каком кладбище? А самое главное — зачем мне это нужно?

Я подумала еще немного и пришла к выводу, что памятник — мой единственный шанс продвинуться в расследовании. Вполне возможно, что мне ничего это не даст, тогда придется признать полную свою несостоятельность и идти сдаваться майору Синицыну. В конце концов, он не полный дундук, должен понять. Тем более что сам ищет человека в люльке. Карабаса, конечно, он тут же арестует и запрет в камеру, но тут уж я ничего не смогу сделать.

Итак, я ответила на второй вопрос — зачем мне нужно разыскать памятник. И тут же сам собой пришел ответ на первый вопрос — каким образом я это сделаю. Я обращусь к Генке. Сам-то он в смысле искусства ровным счетом ничего из себя не представляет, но имеет кучу знакомых и ревниво следит за их успехами. Как ни мало я разбираюсь в искусстве, все же понятно, что птица с женским лицом — произведение очень талантливого человека. Таких в нашем городе, верно, не так уж много, и Генка должен его знать.

Я поправила парик, подмигнула мужичку напротив и устремилась к выходу.

— Вам кого? — испуганно спросила мама, возникнув в прихожей в длинной ночной рубашке.

И поскольку я замешкалась, потому что «молнию» на куртке заело, мама крикнула громче:

— Вы кто? Что вам тут надо?

— О господи, мама… — с досадой начала я, но тут распахнулась дверь комнаты сестры, и она вывалилась в прихожую в халате на голое тело.

— Что, что случилось? Нас грабят?

— Уже ограбили, — ворчливым голосом ответила я, — муженька твоего украли. Что вы все выперлись среди ночи?

— Отпад! — восхищенно пропела Тинка. — Женька, да тебя прямо не узнать!

— Ой, — засмеялась мама, — и правда Женька! Надо же, как прическа и косметика меняют человека!

— Круто! — подтвердил появившийся к шапочному разбору совершенно голый Генка, для вида прикрывавшийся полотенцем. — Встретил бы где на улице — точно бы не узнал!

— Вот именно! — ревнивым голосом подхватила сестра. — В таком виде только на улице клиентов ловить! Размалевалась, как шлюха! И парик этот вороний!

— А сейчас блондинки вообще не в моде! — тут же встряла Тинка, чтобы досадить матери.

— Ладно, закончили обсуждение, — решительно сказала я, — всем спать! Гена, выйди на минутку на кухню, поговорить надо. Да срам-то прикрой, а то ребенок все-таки смотрит!

— Подумаешь! — протянула Тинка. — Было бы на что смотреть…

Сестра, нахмурившись, приступила было ко мне, но Генка мигом утянул ее в комнату. Тинка стащила с меня парик и примеряла его перед зеркалом.

— Ты не слушай Сашку, — заговорщически сказала мама, собирая на стол поздний ужин, — тебе очень идут темные волосы. Парик, конечно, носить не надо, но покраситься и прическу попышнее сделать… Вон как глаза блестят…

Глаза блестели оттого, что вот уже несколько дней я ничего и никого не боюсь и, несмотря на то, что семейка по-прежнему висит на шее, да еще прибавились моральные обязательства перед Антоном, чувствую себя совершенно свободной.

Мама ушла, через пять минут послушно явился Генка — в брюках и рубашке. Он теперь ходил по струнке, так как боялся, что я выдам сестрице его махинации с квартирой.

— Ну ты и жлоб! — накинулась я на него. — Такие деньги дерешь за форменный сарай! Телевизора приличного и то нету!

— Тебе что, там телевизор смотреть нужно? — прищурился он. — Есть более интересные занятия, когда с мужиком один на один остаешься.

С этими словами он придвинулся ко мне ближе.

— Осади назад, Казанова недоделанный! — отпрянула я. — У меня к тебе деловой вопрос.

— Деловая стала… — вздохнул он и неохотно отодвинулся.

— Слушай, ну что ты за козел! — не выдержала я. — Ведь жена под дверью стоит. У тебя совесть есть?

— При чем тут совесть, если у меня темперамент? — возмутился Геннадий.