15 марта рано утром получили приказ на наступление с задачей овладеть Владиславовкой (по дороге на нее и была эта пресловутая Минометная сопка, за нею располагалась батарея тяжелых немецких минометов). Выдали нам хлеб, накормили людей завтраком, дали всем по 100 граммов водки. Мне, правда, старшина налил полную флягу. Это 700 граммов . Но я, как правило, перед боем никогда не пил. Нужно иметь ясную голову, а то пьяному и море по колено. Кстати, эта привычка, возможно, в этот раз спасла меня. Утро выдалось морозное, градусов 15-17. Кажется, единственный раз, когда наступление началось без дождя. Двинулись мы вперед и даже на дальних подступах к немецким траншеям попали под сильный минометный огонь. Положено выходить из зоны минометного огня броском вперед, но наших людей пока подымешь, можно потерять всю роту. И на этот раз пришлось подымать людей прикладом. Выбрались наконец из-под минометного огня, а дальше – короткими перебежками под сильным пулеметным и автоматным огнем. Поддерживало нас несколько танков.
Во время перебежек нашел пистолет только с одним патроном. Кто-то из наших потерял. Заложил за голенище сапога. Чем ближе к немецким позициям, тем сильнее огонь. Уже видны брустверы окопов, нужно готовиться к атаке. Во время одной из перебежек на бегу что-то сильнейшим образом ударило меня в правое плечо, да так, что развернуло на 180о и бросило на землю. Впечатление было такое, будто со всего размаха обрушились оглоблей на правую руку. Лежу на земле и думаю: «Что произошло, почему я упал, и вообще что случилось?» В это время подполз ко мне ординарец и спрашивает: «Как, командир, жив?» Говорю: «Жив-то жив, посмотри, что с правой рукой?» – «Да она в крови!» Вот тут-то я понял, что меня ранило. Делать перевязку под огнем нет смысла, потому попросил ординарца хорошо осмотреться и найти какую-нибудь воронку или бугор, где можно было бы укрыться. Через пару минут говорит: «В сторону противника видна большая воронка». – «Ну, тогда давай в нее». Помог он мне подняться, и мы бегом припустили к той воронке. Вскочили в нее и увидели, что там сидит танкист, а на дне воронки лежит также танкист, весь в бинтах. Нам рассказали, что впереди, недалеко отсюда, стоит подбитый танк, а раненого водителя экипаж перенес в эту воронку и оставил одного из экипажа охранять его и при необходимости оказывать посильную помощь. Сняли с меня шинель, ватную куртку, гимнастерку и обнаружили рану. Пуля прошла сквозь руку в подмышке и вышла, вырвав солидный кусок в предплечье. Рану перевязали, с большим трудом снова надели гимнастерку и куртку на меня, а вот в шинель в правый рукав никак одеть не смогли, так и запахнули ее, скрепив ремнем. Если раньше я не чувствовал боли, так всегда бывает сразу после ранения, то потом боль начинает сказываться. Попросил ординарца переложить наган в левый карман, мало ли что может быть, и посмотреть, что делается на поле боя. Доложил он, что никакого продвижения нет вперед, все лежат. Можно сказать, самое благоприятное для немцев положение, им ничего не стоит нас контратаковать. К счастью, контратака, очевидно, не входила в планы немецкого командования.
Ранение с течением времени все больше начинало сказываться, усилились боли, совсем обессилел, начал замерзать. Вот тут-то пригодилась водка. Периодически выпивал по паре глотков, и это на какое-то время согревало. Так протянул до самого вечера, до темноты. Не будь этой водки – мог бы замерзнуть. Подарил ординарцу подобранный пистолет. У него оказалось несколько патронов к нему. Сидим в воронке, время от времени высматриваем, что делается вокруг. Хорошо осмотрели воронку и заметили возле лежащего на дне танкиста что-то блестящее. Говорю ординарцу: «Посмотри, что там за штука, только осторожно, а то еще рванет». Спустился он на самое дно и вылез, держа в руке небольшую коробочку с медной блестящей шишечкой посередине. Явно немецкая противопехотная мина со взрывателем. Сказать ему об этом нельзя, может испугаться и выпустить ее из рук, а там иди знай, как она упадет, может, и на взрыватель. Все-таки 200 граммов тола не такая безобидная штука. Говорю ему: «Не трогай шишку, подползи повыше к гребню воронки и брось эту чертовщину как можно подальше». Он так и сделал, да бросил неудачно. Мина попала на самый гребень, так что если в нее попадет пуля или осколок, то контузия нам обеспечена. Хотел он двинуть ее прикладом винтовки, чтобы она скатилась за гребень, но я запретил, сказав, что это мина. Тогда ординарец понял, что он держал в руках.
Так просидели в этой воронке до самого вечера. Когда стемнело, а ночи безлунные, темные, мороз все увеличивался, танкист подполз к подбитому танку и обещал, если будет возможность, подогнать его к нашей воронке, чтобы забрать раненого танкиста. Действительно, через какое-то время послышался рокот мотора, и танк осторожно подполз к нам. Танкиста положили перед башней, а меня посадили за башней на моторный отсек. Если бы немцы обстреляли нас по звуку мотора, то мне пришлось бы не особенно весело. Но обошлось. Сидя на танке, я немного обогрелся – сказалось тепло мотора. Так двигались мы в полнейшей темноте в сторону наших боевых позиций в селе Карпечь.
Недолго продолжалось это «счастье». Мотор заглох, и танк остановился. Танкисты решили, оставив раненого на танке и одного для охраны, идти за тягачом. Поняв бесцельность ожидания, я попросил их помочь мне спуститься с танка и пошел вместе с ними. Кругом темнота и абсолютная тишина. Только иногда вспыхивают осветительные ракеты на немецких позициях, так они всю ночь освещают местность перед собой. Для нас эти ракеты служили своеобразным ориентиром, чтобы не сбиться с пути к своим. По моим расчетам мы уже подходили к Карпечи, как на нас обрушился шквал минометного огня. Пришлось залечь. В перерывах между залпами, потеряв в темноте танкистов, я продвинулся вперед и свалился в какую-то траншею. Думаю, хорошо, что так получилось, все-таки укрытие от осколков. Полежал немного, хотел подняться, чтобы двигаться вперед, но не тут-то было! Что-то держит, не пускает. Не могу подняться. Начал ощупывать вокруг себя, наткнулся на проволоку, исколол руку и тогда понял, что в траншее лежали МЗП (малозаметные препятствия). Это тонкая проволока с крючками или шипами, которая обычно устанавливается перед окопами где-нибудь в кустах или высокой траве, прикрепляется к земле колышками, и противник, бросившийся в атаку, запутывается в этих МЗП и уничтожается. Понял я, что, попав на МЗП, колючки которых зацепились за шинель, я очутился в очень незавидном положении. Действовать могу только одной рукой. Сбросить шинель не могу, на ней снаряжение, одной рукой не совладаю, да и холодно. Где гарантия, что если сброшу шинель, шипы не вопьются в ватную куртку и брюки? Решил попробовать другой способ – потянуть за собой эти МЗП.
Рассудил так – ясно, что эти МЗП были укреплены наверху. Попаданием снаряда или мины их сорвало с места и бросило в траншею. Значит, в траншее они не закреплены, скорее всего, это небольшой кусок общей спирали (спирали Бруно), а значит, если хорошо приложить силы, можно потянуть за собой, а может быть, и оторваться. Стал я медленно, не делая лишних движений, подыматься на ноги, понемножку отдираясь от крючков. В конце концов поднялся, оставшись совсем без сил. Передохнул и, упираясь в стену траншеи рукой, двинулся вперед и все-таки оторвался от этой коварной проволоки. Двигаясь по траншее, заметил справа внизу мелькнувший огонек. Подошел и услышал русскую речь. Оказалась землянка передового медпункта. Фельдшер наш. Перевязку сделать не может – нет перевязочного материала. Дал мне стакан водки и кусок кавказского лаваша (мы называли его портянками), сказав, что скоро должны быть подводы для вывоза раненых. Действительно, приблизительно через час пришли подводы и арбы. Тяжелораненых положили на них, а остальные разместились кто как мог. Я, например, сидел на выступающем бревне огромной арбы, держась одной рукой за какую-то стойку. Каждую минуту можно было свалиться. Кое-как разместившись, двинулись в темноту ночи и прибыли в какой-то глубокий овраг, где был сортировочный пункт. Тяжелораненых разместили по машинам и отправили. Командный состав собрали отдельно и во главе с военфельдшером – женщиной (между прочим, дочерью какого-то генерала) грузинкой должны были также погрузить на машины. Ждали мы эту машину, наверное, часа два. Наконец-то пришла машина – ГАЗ-АА. Разместились в ней. Оказалось трое командиров рот, два политрука и один помначштаба полка. С этим ПНШ и ехала персонально прикрепленная к нему военфельдшер. В бою он не был. Был на КП полка. Выглянул из двери, и какой-то шальной осколок стукнул его по голове где-то в районе височной кости. В дороге нас два раза останавливали на питательных пунктах и давали по кружке водки. Без этой поддержки можно было замерзнуть. Ехали так до самого утра и приехали в медсанбат, расположенный в Джантаре. При выгрузке оказалось, что помначштаба в дороге умер. И ранение как будто незначительное, и фельдшер был персонально прикреплен, а вот же ничего не помогло. Выгрузили нас, напоили чаем с сухарями, и началась обработка ран и перевязка. Весь медсанбат был укомплектован исключительно армянами – сестры, санитары, врачи (в основном женщины). После перевязки поместили в какую-то комнату на полу и сказали – ждите эвакуации в ППГ (полевой походный госпиталь).
